Совершенная курица
Шрифт:
Ах, Дина! Не ходи туда! Не ходи!
Дининого голоса не было слышно, но, вероятно, Дина спросила, отчего, потому что Тобишка взвизгнула снова:
Ах, так... право так!.. Но не ходи...
Барбоске было не до чужих разговоров.
Он уже успел процарапать другое изрядное местечко, как раз на ярком букете, когда дверь кабинета тихонько скрипнула, приотворилась и в кабинет заглянули уже виденные им накануне голубые, как незабудки, глаза.
Чувство самосохранения заставило его невольно податься назад.
Но глаза
Само собою разумеется, что, как бы ни была огорчена божия тварь, она никак не пожелает к этому огорченью прибавки в форме колотушек, затрещин или ударов хлыстом; как ни был Барбоска подавлен грустью, он не без некоторого беспокойства следил за глазами-незабудками, и их исчезновение доставило ему некоторое удовольствие.
Странно, однако, что я не получил даже пинка! — подумал он. — Невероятно! Но на свете, ах! Столько странного и невероятного!
Он было развалился по-прежнему и снова принялся за царапанье, но дверь опять отворилась — на этот раз очень широко,— и вошел превосходительство.
Ну, сейчас будет баня! — подумал Барбоска, инстинктивно ежась и тихонько отпалзывая подальше в угол.
Но, к величайшему его изумлению, превосходительство не погрозил ему, даже не кинул на него строгого взгляда!
Превосходительство вошел своим обычным уверенным шагом, со своим обычным уверенным, важным видом, но едва глаза его упали на валявшиеся по ковру осколки, на сбочившуюся этажерку, на процарапанные места на ковре, как они расширились от ужаса; он отчаянно всплеснул руками, несколько минут оставался в каком-то оцепененьи, затем осторожно притворил плотно двери и торопливо принялся сбирать разбитые куколки, устанавливать этажерку, оправлять драпри, передвигать кресла...
Невзирая на все свое жестокое сокрушенье и тяжелые заботы, Барбоска не мог не улыбнуться, глядя, с какою тоскою он составлял и прилаживал отбитые головки и ножки, как озабоченно приседал перед оконными занавесями, как старательно перебирал и хитро располагал их складки, утаивая следы цепких лап на материи, как сосредоточенно распарывал свой белый галстук, вытягивал оттуда ниточки и скреплял ими крылышки мраморного мотылька от часов, как распластывался на ковре и, приникнув лицом так, что величественные баки волочились по земле, расправлял своими белыми руками истеребленные ковровые нити и разглаживал торчавшие обрывки ладонями...
Жорж, ты здесь? — вдруг раздался голосок под дверью.
Барбоска сейчас узнал этот голосок: то спрашивали голубые, как незабудки, глаза.
Создатель! Что сотворилось с превосходительством при первом же звуке этого голоска!
Заяц, которому внезапно забить в бубен над самым ухом, не подпрыгнул бы на такую высоту! Лицо его мгновенно все попунцовело, на лбу выступили капельки пота, словно
Ты здесь, Жорж! — повторил голосок.
Послышалось, что берутся за дверную ручку... Вот
ручка повертывается...
Превосходительство закрыл глаза...
Но, хотя ручка повернулась, дверь не отворили, и удаляющиеся шаги дали знать, что опасность миновала.
Какая же эта опасность?
Что опасность была, в этом Барбоска не мог сомневаться, видя, как сначала превосходительство замер на месте и как потом вздохнул всею грудью, словно с его плеч свалилась свинцовая гора.
Но едва только превосходительство пришел в себя и опять занялся склеиваньем, снова послышались те же шаги и снова тот же голосок спросил под дверями:
Жорж, ты здесь?
И дверная ручка звякнула...
В эту самую секунду растопленный сургуч капал на отшибленный бок китайца, и превосходительство до того растерялся, что, дунув на свечку, сунул накапанный сургучом осколок и самый сургуч себе за пазуху, под тонкую рубашку с прошивками и, видно, сильно обжегся, потому что быстро присел на корточки и раскрыл рот, как окунь...
И на этот раз тревога была фальшивая; опять повертели только дверною ручкой, но дверь не отворилась, и шаги удалились.
Наконец, превосходительство замаскировал все изъяны, сел в кресло, закурил сигару, раскрыл книгу и снова сделался тем важным, величественным превосходительством, каким знали его все его знакомые.
Когда в третий раз раздался под дверью голосок, спрашивающий: «Ты здесь, Жорж?» — он ответил: «Здесь, мой друг»,— и сам распахнул двери.
Вошли глаза-незабудки.
Ты, верно, был в саду?
Н-н-д-да... Чудесная погода!
О, чудесная!.. Ты долго гулял?
Не очень... Мы сбирались с тобой читать, ты помнишь?
Да, помню!
Не хочешь ли читать в беседке у пруда? Там свежо, прохладно...
Нет, я не хочу в беседке. Здесь лучше.
Здесь как будто душно?..
Я не нахожу, чтоб здесь было душно. Здесь,— она подняла вверх острый носик,— как будто пахнет сургучом!
Кхи-хи-кхи-хи...
Что это, у тебя кашель?
Нет... так...
Да, пахнет сургучом! Ты не слышишь?
Нет...
Она стояла, и превосходительство стоял, она прямо смотрела на превосходительство, но превосходительство как-то скользило по ее лицу глазами, останавливая их на каких-нибудь крошечных предметах, которые требовали особенно пристального вглядыванья, что избавляло его от необходимости встречаться с ее зоркими взглядами.
Ах, на плече у тебя какая-то мошка!
Где мошка? Никакой мошки нет!
А мне показалась мошка... Так будем читать?