Совещание
Шрифт:
Готье-Монвель. Ваши истории про звонкую монету никому не интересны.
Фоссер (наливая себе бокал шампанского). Это не мои, это ваши истории про звонкую монету.
Шариу. Это непристойно!
Фоссер. Александр, мы здесь среди друзей, среди собратьев. Сказанное не выйдет за пределы этой комнаты.
Шариу. У вас ограниченный ум и логика узколобого мещанина.
Фоссер. Но сегодня узколобый мещанин взбунтовался. Ваши тайные сделки, закулисные махинации,
Клодина Ле Галлек. Мне правда жаль, что я не прочла "Зиму в Гватемале". Если Фредерик Бовэ в будущем году...
Фоссер. Не в будущем, а в этом.
Готье-Монвель. Дорогой Микаэль, чем объяснить это словоизвержение, этот демагогический пафос, эту внезапную жажду справедливости? Если ваши упреки обоснованны, почему вы молчали до сегодняшнего дня? Как-то странно получается...
Фоссер. Долгое время я верил, что стану вашим Моисеем и поведу вас в Землю обетованную. Шесть лет длился этот сон. Сегодня настало пробуждение.
Готье-Монвель. Вы хотели стать нашим Моисеем? (Вкрадчиво.) Скажите, Микаэль, разве за всю историю нашей премии хоть один роман получил ее... без должных оснований? Назовите мне хоть одного лауреата, который не возвышался бы над толпой посредственностей! Встаньте! В этом шкафу (показывает на шкаф) — все книги, когда-либо получавшие Констановскую премию. Найдите среди них хоть одну, за которую пришлось бы краснеть!
Фоссер. Хоть одну? Да их тут полшкафа! Вы уже девятнадцать лет состоите в жюри Констановской премии и тринадцать лет возглавляете это жюри — и вам самому не смешно, когда вы говорите об обоснованности вашего выбора? Конечно, вы присуждаете премию только достойным, но наиболее достойными почему-то оказываются те, кто издается в "Вожла", "Пресс дю Шеналь" и "Гранадосе"...
Готье-Монвель. Потому что лучшие книги выходят именно там! Если бы я не был твердо убежден в этом, я не голосовал бы за них. Просто не смог бы. Мое нутро воспротивилось бы этому. Впрочем, за девятнадцать лет я три раза голосовал за книги, вышедшие в других издательствах.
Фоссер. Целых три раза? Подумать только...
Готье-Монвель. Если мне попался талантливый роман, для меня совершенно не важно, где он опубликован.
Клодина Ле Галлек. Это как с платьем. Когда я вижу в витрине на Фобур-Сент-Оноре красивое платье, то покупаю его, если оно мне нравится, и для меня совершенно не важно, кто его сшил!
Фоссер. И вы воображаете, будто вам поверят? Вы ходите с гордо поднятой головой (глядя по очереди на каждого), потому что издатели не переводят вам деньги на счет в швейцарском банке — по крайней мере напрямую... — и потому что вам не суют конверты в карман. Ну и что? Есть разные способы продаваться, и все они вам хорошо знакомы. Раздутые бонусы, премии под видом гонораров за предисловия или вознаграждений за участие в рекламной кампании,
Готье-Монвель. Я получаю только то, что мне причитается. Если на книге стоит мое имя, это гарантия, что ее раскупят.
Клодина Ле Галлек. Мои книги тоже хорошо продаются, что бы вы там ни говорили. Какой издатель станет работать себе в убыток? Возможно, вы не в курсе, но тираж нескольких моих романов превысил сто тысяч.
Шариу. А у меня одна книжка вышла тиражом в сто пятьдесят тысяч! А вам, Микаэль, после каждой книги приходится менять издателя!
Фоссер. С некоторых пор в сочетании "литературная премия" ключевым словом стало не прилагательное "литературная", а существительное "премия". Благодаря вам и вашим пособникам из жюри других литературных премий три издательства получают огромную ежегодную ренту. Конечно, эти суммы нельзя сравнить с прибылью строительных компаний, предприятий по очистке воды или фирм-экспортеров оружия. (Пo очереди указывая пальцем на каждого.) Но фаворитизм — такое же зло, как торговля политическим влиянием или плата за тайное посредничество.
Готье-Монвель. Это шампанское ударило вам в голову. Очевидно, вы плохо переносите алкоголь...
Фоссер. Снобизм, преданность клановым интересам, классовая нетерпимость заставляют вас проводить сегрегацию, соблюдать апартеид. Вы произносите высокопарные речи, изгоняете недостойных, потрясаете знаменем Литературы с большой буквы, но вы — жрецы, не верящие в своего бога. И первые ваши жертвы — это писатели, включая и тех, кто публикуется в ваших издательствах: для вас это просто пешки, которыми вы распоряжаетесь по собственному усмотрению. Вся эта система безнадежно прогнила.
Клодина Ле Галлек. "Прогнила"! Ну и выражения у вас!
Готье-Монвель. Честное слово, вы себя возомнили каким-то Зорро, борцом за права угнетенных и обездоленных! Но знаете, милый мальчик, вы мелковаты для этой роли!
Фоссер. Вполне возможно.
Готье-Монвель. Есть поговорка: камин, который...
Фоссер. Да идите вы с вашими поговорками! Мы ими сыты по горло.
Готье-Монвель. Что вы имеете против моих поговорок? Разве я не вправе внести свой вклад в сокровищницу родного языка?
Клодина Ле Галлек. Успокойтесь, успокойтесь! Жан-Поль, Микаэль, вы ведете себя как дети. Перестаньте пререкаться из-за пустяков. Жан-Поль, мы обожаем ваши поговорки.
Готье-Монвель. Вы слишком добры!
Клодина Ле Галлек. Мы обожаем ваши поговорки, но нам хочется есть. Надо голосовать побыстрее, обед больше не может ждать. Так давайте проголосуем. Быстро. И демократично.
Фоссер. Демократично! Хороша демократия, при которой итог выборов известен заранее! Диктатура надувательства! Торжество шулеров!