Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Смоленский Борис Моисеевич

5

Я видел тысячи прекрасных снов. Ни об одном поведать не смогу я. Я знаю двадцать пять грузинских слов И каждое произношу волнуясь. Я в Гурии из чистых родников Пил, зачерпнув рукой, струю тугую. Лишь эти мне запомнились края, Тут сердце навсегда оставил я.

6

Любой из нас к сравнениям привык, Но здесь нужны сравнения едва ли. Мы вспоминаем красный броневик — Его тбилисцы с нетерпеньем ждали. Со скоростью ракет пороховых Бежали банды меньшевистской швали. Проходит год, как день, как быстрый час. Теперь миры равняются на нас.

7

Я в полдень шел, я странствовал в ночи. Звезда в грузинском небе полыхала. Листву ласкали ранние лучи, И я на свете жил. Но мало, мало! Живи хоть сотни лет, а всё ищи, Всё сделай, что бы жизнь ни приказала! Проходит год, как день, как краткий час. Теперь миры равняются на нас!

580. ИЗ

ПИСЬМА

Разлучились, а сердцу не тяжко, Не заказаны песни ему! Я тебя, золотая ромашка, Не отдам ни за что никому! Я живу в той долине с ручьями, Где туманы, как северный флот, Где деревья своими плечами Подпирают родной небосвод. Всё растут и растут, и не сохнут, По-казачьи шумят куренем, Всё сияют жемчужностью росной В изумрудном наряде своем. Если любишь — все беды не в тягость Под зеленым шатром лозняка. Вспоминай обо мне, моя радость, Чтоб меня обходила тоска.

581. «Вот июль Уссурийского края…»

Вот июль Уссурийского края Постучался в палатку дождем, Дышит почва, густая, сырая, Та земля, на которой живем. В каждой пади волнуется влага, И у сопок скопилась вода, И деревьям даровано благо, Чтоб не сохли они никогда. И не сохнут, они вырастают В свете утренней, чистой красы. На рассвете над ними блистают Охлажденные капли росы. Мы живем в полотняных палатках На озерном крутом берегу, В травянистых умытых распадках, Оттеснивших на север тайгу, Где запрятался в дальней лощине Хлопотливой речонки исток, Где стоят боевые машины, Неустанно смотря на восток. Мы стоим нерушимым оплотом, Мы на каждой границе живем. Каждый куст может стать пулеметом, Огнедышащим грозным гнездом. Эти влажные наши просторы, Созреваньем обильный июль Защитим боевым разговором, Неожиданным посвистом пуль. Если я упаду, умирая, Будь во взгляде последнем моем, Молодая, живая, сырая, Та земля, на которой живем.

582. ПИСЬМО ТЕБЕ, КОПИЯ НАРКОМУ СВЯЗИ

Я сегодня обозлен На тебя, на мир, на почту, И на холод, и на то, что Я в тебя еще влюблен, На московский телефон: Почему здесь нету трубки, Чтоб услышать голос хрупкий, Прерывается ли он, Так ли вырвется «Арон», И — чего забыть не в силах — Весь каскад нелепых, милых Уменьшительных имен? Для чего пишу всё это, Если нету вот — нема! — Ни ответа, ни привета, Ни посылки, ни письма? Я стою здесь безутешен, Сохраняя мрачный вид, Весь гранатами обвешан, Портупеями обвит. Я нахмурил брови грозно, Но дрожу как мелкий лист. Это выглядит курьезно: Пулеметчик — пессимист. Вот начну писать сначала В гневе, горе и тоске, Чтобы ты не понимала, Вдруг — на финском языке. Если я вернусь влюбленным (А тебя не разлюбить), Поступлю я почтальоном, Чтоб поближе к письмам быть. Я вгляжусь благоговейно В почерки различных рук: Нет ли писем А. Копштейну От гражданки А. Савчук? Впрочем, это просто враки, Это я пишу смеясь. Пусть без нового вояки Остается Наркомсвязь, Пусть мне сердце он не губит Третий месяц уж подряд, Пусть меня скорей полюбит Милый сердцу наркомат. 1940

583. ПОЭТЫ

Я не любил до армии гармони, Ее пивной простуженный регистр, Как будто давят грубые ладони Махорочные блестки желтых искр. Теперь мы перемалываем душу, Мечтаем о театре и кино, Поем в строю вполголоса «Катюшу» (На фронте громко петь воспрещено). Да, каждый стал расчетливым и горьким: Встречаемся мы редко, второпях, И спорим о портянках и махорке, Как прежде о лирических стихах. Но дружбы, может быть, другой не надо, Чем эта, возникавшая в пургу, Когда усталый Николай Отрада Читал мне Пастернака на бегу. Дорога шла в навалах диабаза, И в маскхалатах мы сливались с ней, И путано-восторженные фразы Восторженней звучали и ясней! Дорога шла почти как поединок, И в схватке белых сумерек и тьмы Мы проходили тысячи тропинок, Но мирозданья не топтали мы. Что ранее мы видели в природе? Степное счастье оренбургских нив, Днепровское похмелье плодородья И волжский нелукавящий разлив. Ни ливнем, ни метелью, ни пожаром (Такой ее мы увидали тут) — Она была для нас Тверским бульваром, Зеленою дорогой в институт. Но в январе сорокового года Пошли мы, добровольцы, на войну, В суровую финляндскую природу, В чужую, незнакомую страну. Нет, и сейчас я не люблю гармони Визгливую, надорванную грусть. Я тем горжусь, что в лыжном эскадроне Я Пушкина читаю наизусть, Что я изведал напряженье страсти, И если я, быть может, до сих пор Любил стихи, как дети любят сласти, — Люблю их, как водитель свой мотор. Он

барахлит, с ним не находишь сладу, Измучаешься, выбьешься из сил, Он три часа не слушается кряду — И вдруг забормотал, заговорил, И ровное его сердцебиенье, Уверенный, неторопливый шум, Напомнит мне мое стихотворенье, Которое еще я напишу. И если я домой вернуся целым, Когда переживу двадцатый бой, Я хорошенько высплюсь первым делом, Потом опять пойду на фронт любой. Я стану злым, расчетливым и зорким, Как на посту (по-штатски — «на часах»), И, как о хлебе, соли и махорке, Мы снова будем спорить о стихах. Бьют батареи. Вспыхнули зарницы. А над землянкой медленный дымок. «И вечный бой. Покой нам только снится…» Так Блок сказал. Так я сказать бы мог. 1940

584. «Мы с тобой простились на перроне…»

Мы с тобой простились на перроне, Я уехал в дальние края. У меня в «смертельном медальоне» Значится фамилия твоя. Если что-нибудь со мной случится, Если смерть в бою разлучит нас, Телеграмма полетит, как птица, Нет, быстрей во много тысяч раз. Но не верь ты этому известью, Не печалься, даром слез не трать. Мы с тобой не можем быть не вместе, Нам нельзя раздельно умирать. Если ты прочтешь, что пулеметчик Отступить заставил батальон — За столбцом скупых газетных строчек Ты пойми, почувствуй: это он. Ты узнаешь, что советский летчик Разбомбил враждебный эшелон — За столбцом скупых газетных строчек Ты пойми, почувствуй: это он. Пусть я буду вертким и летучим, Пусть в боях я буду невредим, Пусть всегда я буду самым лучшим,— Я хотел при жизни быть таким. Пусть же не проходит между нами Черный ветер северной реки, Что несется мертвыми полями, Шевеля пустые позвонки. Будешь видеть, как на дне колодца, Образ мой всё чище и новей, Будешь верить: «Он еще вернется, Постучится у моих дверей». И, как будто не было разлуки, Я зайду в твой опустевший дом. Ты узнаешь. Ты протянешь руки И поймешь, что врозь мы не умрем. 1940

НИКОЛАЙ ОТРАДА

Николай Карпович Турочкин (Николай Отрада) родился в 1918 году в деревне Николаевна, Воронежской области. Среднюю школу-девятилетку окончил в 1934 году в Сталинграде. С детских лет увлекался поэзией, сам писал стихи. Н. Отрада был членом литературного кружка СТЗ (тракторного завода). Первые стихи Коли Отрады были напечатаны в малотиражной газете «Даешь трактор», в газетах «Молодой ленинец» и «Сталинградская правда».

Окончив школу, Н. Отрада поступил в Сталинградский педагогический институт на литературный факультет и одновременно на заочное отделение Литературного института. Осенью 1939 года Н. Отрада стал студентом Литературного института им. Горького в Москве. А в декабре 1939 года ушел добровольцем на финский фронт. Он воевал в 12-м лыжном батальоне. 4 марта 1940 года в жестоком бою на озере взвод оказался окруженным врагами. Финны кричали: «Сдавайтесь!». Отрада ответил: «Москвичи не сдаются!» — и бросился на прорыв, увлекая за собой товарищей. Взвод вырвался из окружения, но тело Отрады осталось на снегу. Арон Копштейн, поэт и друг Н. Отрады, пополз туда, где виднелось тело товарища. Пуля врага настигла Копштейна, когда он уже возвращался обратно.

585. ОСЕНЬ

(Отрывок)

Сентябрьский ветер стучит в окно. Прозябшие сосны бросает в дрожь. Закат над полем погас давно. И вот наступает седая ночь. И я надеваю свой желтый плащ, Центрального боя беру ружье. Я вышел. Над избами гуси вплавь Спешат и горнистом трубят в рожок. Мне хочется выстрелить в них сплеча, В летящих косым косяком гусей, Но пульс начинает в висках стучать. «Не трогай!» — мне слышится из ветвей. И я понимаю, что им далеко, Гостям перелетным, лететь и лететь. Ты, осень, нарушила их покой, Отняла болота, отбила степь, Предвестница холода и дождей, Мороза, по лужам — стеклянный скрип. Тебя узнаю я, как новый день, Как уток, на юг отлетающих, крик… 1938

586. ПОПУТНО

Я, кажется, Будто всё спутал, Чувства стреножил со зла. А ты говоришь: «Попутно, Нечаянно как-то зашла». Минуты проходят в молчаньи, Нам не о чем говорить. И будто совсем случайно: «Поезд уйдет до зари, Поезд уходит скорый…» Его не вернуть назад. Я ждал тебя И без укора Хотел тебе всё сказать. Сказать, Что при этой погоде Непогодь в сердце, Дождь. А ты говоришь: «Проводишь! К поезду ты придешь!» На улицах воздух мутный — Это идет весна. Ушла И с собой попутно Радость мою унесла. 1938

587. МЕЧТА

Внизу беспокойный лежит океан. Холодный, туманный и темный. В суровые северные края Трое летят спокойно! «Трое отважных, Простых людей Летят туда днем и ночью…» — Отец читает, А сын скорей Сам птицу увидеть хочет. Но папа «спи» говорит ему, Укрыл одеялом спину. Сын погружается в тишину, Мечтанья приходят к сыну. А ночь каспийская. И месяц здесь В окне нарисован тонко. Так сын засыпает, И сном этим весь Окутан русый мальчонка. Снится Невиданный звездолет, А воздух прозрачный, чистый. Он смотрит и видит: Трава растет, Земли отраженье ищет. Летит, улыбаясь близкой луне, Сквозь сон этот милый И сладкий. И думает: «Может, придется мне Мир облететь без посадки!» 1938