Современный югославский детектив

Николич Милан

Легкий майский дождик по–прежнему дробно стучал в окно, молодая зелень бросала причудливые тени на мокрый тротуар. Неплохо бы пройтись. Он заметил перепрыгивающего через лужи Штрекара и пошел отпереть дверь.

— Давненько мы не виделись! — сказал милицейский инспектор, снимая плащ, с которого на дорогой ковер стекали струйки воды. Глядя на ковер, Гашпарац всегда испытывал раздражение, ибо понимал: эта дорогая вещь смущает клиентов, как правило испуганных людей, не привыкших к роскоши. Штрекар, потирая руки, прохаживался по комнате.

— Садись, — предложил ему

Гашпарац.

— Знаешь, давай–ка сначала просмотрим дела, а потом я тебе все объясню.

— Ты сказал — убийство?

— Да. Я занимаюсь этим. Не волнуйся раньше времени. Я все объясню, только давай сперва посмотрим бумаги.

Свойственная милиции манера окружать свою деятельность тайной заметно сказывалась на восприятии Штрекаром мира, определяя и его поведение, особенно в отношении всего, что касалось службы. Гашпарац это хорошо знал.

— Ну, если ты настаиваешь… — сказал он и отпер шкаф.

Они извлекли зеленые папки с отверстиями в нижней части и, усевшись по обе стороны стола, погрузились в работу. Гашпарац перелистывал страницы быстро, мгновенно пролетал взглядом по листкам, испещренным плотным машинописным текстом, тогда как Штрекар работал медленнее, и не потому, что был менее опытен в подобных занятиях, а по привычке изучать все обстоятельно, даже мелочи. Некоторое время оба молчали, наконец Гашпарац поднял голову:

— Послушай, может, все пошло бы быстрей, если б я знал…

Но Штрекар лишь резко и нетерпеливо отмахнулся рукой с сигаретой, словно как раз в этот момент натолкнулся на что–то важное. Однако Гашпарац знал, что это не так. Наконец они пролистали все папки. Несколько минут молча курили, не глядя друг на друга. Первым заговорил Гашпарац:

— Ну? У меня ничего. А у тебя?

Вместо ответа Штрекар спросил:

— Ты никогда не слыхал о некоей Розе или Ружице Трешчец? Уверен, что не слыхал?

— Абсолютно. Я никогда не слышал этого имени.

Гашпарац решил не задавать больше вопросов. Тем самым давая понять, что чрезмерная скрытность инспектора ему не нравится. Штрекар же медленно заговорил:

— Ей было двадцать два года. Убита вчера вечером, у Савы, на берегу, возле пляжа, часов в одиннадцать. Задушили и спихнули в канаву.

— Но почему тебя интересует, была ли она моей клиенткой? Ты мне это объясни!

— Потому что в ее сумочке, среди прочих мелочей нашли одну бумажонку. Вот эту.

Штрекар вытащил из кармана бумажник и оттуда — страничку, вырванную из блокнота, какие можно купить в любом киоске. Он протянул ее Гашпарацу.

Адвокат посмотрел на листок, затем на инспектора.

— Ну, что скажешь?

На бумажке шариковой ручкой четким круглым почерком был написан номер телефона.

Это был номер телефона адвокатской конторы Гашпараца, того самого телефона, который стоял сейчас возле его правого локтя.

II

Гашпарац выключил «дворники». Пока ехал по Пальмотичевой улице в сторону дома, куда ему по–прежнему не хотелось, дождь кончился. И все–таки сейчас ему было лучше, потому что он перебирал в памяти разговор со Штрекаром, которого подвез до управления. Он ехал не спеша,

как можно медленнее, несмотря на пустынные в столь поздний час улицы. Сомнений не было: встреча со Штрекаром ознаменовала начало чего–то очень для него важного…

Когда инспектор показал ему листок с номером телефона, Гашпарац в первое мгновение ощутил чувство вины, словно человек, вдруг уличенный в скверной наклонности или запятнанном прошлом. Причин для этого не было, просто под пристальным, испытующим взглядом Штрекара адвокат смутился. В конечном счете взгляд милицейского обозначал лишь отработанный его профессией прием; в иных обстоятельствах Гашпарац даже не обратил бы на это внимания. Но сейчас все его задевало. Он спросил:

— Откуда ты взял, что бумажка имеет какое–то значение? Мой номер есть в телефонном справочнике.

— Разумеется, есть. А почему оказался именно твой номер? — Штрекар по–прежнему был многозначителен.

— Может, ей был нужен адвокат.

— В этом–то и загвоздка. Нам доподлинно известно, что адвокат ей вовсе не был нужен.

— Откуда вам может быть известно, что… — попытался возражать Гашпарац, хотя чувствовал: инспектор отдает отчет своим словам. Штрекар улыбнулся.

— Я представляю себе ход твоих рассуждений: ты разговариваешь с милиционером и, естественно, хочешь ему доказать, что адвокат может потребоваться любому человеку на свете, если не для возбуждения иска, то для защиты своих интересов. Однако мы сразу же пришли к выводу, что этой женщине адвокат был не нужен. И объясняется все очень просто: она не имела ни земли, ни недвижимого имущества, не была замужем, не конфликтовала с предприятием, на котором работала, ни от кого не требовала денег, не состояла под следствием, даже не могла быть замешана ни в каком дорожно–транспортном происшествии, потому что машины, естественно, не имела.

— Почему «естественно»?

Штрекар вздохнул:

— Вот видишь, вместо того чтобы заниматься делом, я должен объяснять тебе каждую мелочь. Короче: она машинистка, получала гроши, любовника богатого не имела, не было у нее и сбережений, за границу на работу не выезжала…

Гашпарац задумался, потом согласился:

— Пожалуй, ты прав. К чему ей адвокат?

— Именно это меня и интересует.

Воцарилась тишина. Сидя перед горой зеленых папок, они курили, время от времени сдувая с бумаг падавший пепел. Штрекар тер глаза. Было видно, что он утомлен, а Гашпарац понимал — впереди у инспектора бессонная ночь.

— Ты говоришь, это случилось на берегу? — прервал молчание адвокат. — Что она там делала в одиннадцать часов вечера?

— Это довольно сложный вопрос. Она живет на Гредицах.

— Где это?

— Ты даже не знаешь где? Ну конечно, откуда тебе знать! Гредицы совсем маленькая улочка… У тебя есть план города?

— Нет.

— Значит, так. Если идти от Ремизы, то, миновав Фаллерову, Средняки и так далее, выйдешь к Саве. Тут смыкаются два берега — савский и тот, что тянется вдоль ручья, как раз отсюда и начинается эта улочка — Гредицы. Частные домишки, беднота. В основном самовольная застройка.