Современный югославский детектив
Шрифт:
— Когда придешь?
— Не знаю.
— Обедаешь дома?
— Вряд ли успею.
— Сегодня день рождения мамы. Мог бы и сам вспомнить, — бросила и тут же отошла от окна.
Гашпарац возвел очи горе и едва сдержался, чтобы в ярости не пнуть цветы на клумбе. В окне бельэтажа он заметил тещу, которая даже не потрудилась скрыться, услышав его разговор с женой.
— Доброе утро, мама, — сказал он и опять посмотрел на небо…
Сейчас он тоже смотрел на небо. День был ясный, солнечный, над серыми крышами струилась весенняя свежесть,
Он обернулся, услышав шаги: это была машинистка. Гашпарац отошел от окна и сел рядом со Штрекаром. Инспектор не считал нужным представлять его, и люди полагали, что Гашпарац тоже из милиции. Штрекар сознавал, что допускает нарушение инструкции, однако это его не смущало, и неловко себя чувствовал только Гашпарац. Машинистка заметно волновалась, на ее лице выступили красные пятна. Нижняя часть туловища молодой особы от постоянного сиденья была уже несколько тяжеловата, юбка слишком коротка, девица явно злоупотребляла косметикой; в уголках губ Гашпарац заметил следы кофе.
— Я знала ее не очень хорошо, — ответила машинистка на первый вопрос Штрекара. — Нас ведь в бюро четырнадцать. Конечно, работала она хорошо. Мы в общем ладили… Но ничего особенного… Она не любила сплетничать, и вообще была замкнутая… Ну вот и все, работала, я сказала, хорошо… Меня прямо как громом ударило, знаете, с каждым может такое случиться, я живу на Врабаче, все–таки вместе работали…
— А во внерабочее время?
— Вне работы я с ней никогда не встречалась… Ну, может, изредка видела в кино, раза два столкнулись в Центральном универмаге, просто так, случайно. Да, правда, как–то у нас был товарищеский вечер, но тоже ничего особенного, она танцевала со всеми, ушла раньше — кажется, за ней кто–то зашел, вероятно ее парень…
— Вы ее обычно видели одну?
— Да, чаще всего. Однажды в кино с ней был молодой человек, наверно ее парень.
— Высокий кудрявый шатен?
— Нет, светлый, точнее, даже рыжеватый, довольно полный, вроде бы с веснушками…
Штрекар и Гашпарац переглянулись.
— Вы этого человека видели один раз?
— Да, только в тот раз.
— Не разговаривали с ним? Она вас не познакомила?
— Нет, была страшная давка, знаете, у касс перед сеансом… Я хотела поздороваться, но мне показалось, что она нарочно меня не замечает, ну, я и не стала.
— Это все, что вы помните?
— Да.
— Ладно. Спасибо.
Нос главного бухгалтера украшали очки в золотой оправе, он был в строгом темном костюме с темным же галстуком, тщательно выбрит и вообще походил на иллюзиониста или гипнотизера.
— Она ничем не выделялась… Вела себя скромно, понимаете, несмотря на ее внешность, нужно сказать, что… Такие женщины обычно знают себе цену, а она, представляете, вела себя очень скромно. Здешние молодые люди в рабочее время увивались вокруг нее, хотя в общем безрезультатно. Она была неприступна, не отвечала на ухаживания — во всяком случае,
— А вы не припомните какого–нибудь эпизода? Может быть, вам доводилось беседовать о чем–либо?
— Только один раз. Это выглядело несколько странно, да… Во всяком случае, я тогда был удивлен. Мы никогда дотоле… я хочу сказать — мы были мало знакомы. Поэтому меня очень удивило, когда она сказала, что хотела бы поговорить со мной с глазу на глаз.
— Что ей было нужно?
— Вот об этом и я себя спрашивал… Оказалось — совсем обычное дело… Мы спустились в нашу столовую… Она просила меня помочь устроить на работу кого–то из ее близких… Даже не помню, то ли дружка, то ли брата, что–то в этом роде…
— Полировальщик по специальности?
— Вы его знаете? Да, да, сейчас я припоминаю, именно полировальщик. Но я ничем ей не смог помочь. Тогда мы увольняли даже своих, а не то что…
— После того случая вам с ней беседовать не доводилось?
— Нет.
— А когда происходил разговор, о котором вы упомянули?
— Где–то зимой, в прошлом году… Может, в январе–феврале. Помню, что снег был и Новый год уже позади.
— Спасибо. На этом и кончим.
После того как бухгалтер, несколько удивленный тем, что все обошлось и дело ограничилось совсем вроде бы незначительными вопросами, вышел, Штрекар сказал:
— Валент уехал в Германию в прошлом году, в марте.
Дверь тихонько открылась и закрылась, Гашпарац снова стоял у окна. Послышались мелкие женские шажки. Обернувшись, он увидел маленькую, довольно полную женщину лет пятидесяти. Она, по–видимому, только что сделала прическу, но подкраситься забыла. Лицо было очень бледным, с темными подглазьями, выражение мягким и любезным. Женщина производила впечатление скромной особы.
— Мне очень приятно, что вы про меня вспомнили, — сказала она. — Хоть говорить мне об этом страшно тяжело… Я любила Розочку как родную…
Штрекар и Гашпарац переглянулись.
— Вы хорошо ее знали?
— По правде говоря, узнать ее было нелегко… И все же могу сказать, что знала ее неплохо, насколько это вообще возможно.
— Лучше, чем другие в бюро?
Гашпараца покоробил резкий и надменный тон Штрекара: он боялся, что у женщины пропадет желание отвечать на вопросы.
— Безусловно, — кивнула женщина. — Я знала ее еще девочкой. Когда–то я ведь тоже жила на Гредицах.
Штрекар бросил быстрый взгляд на Гашпараца и коротко спросил женщину:
— Когда?
— Да сразу после войны, вплоть до пятьдесят пятого. У моих родителей там был дом. И, выйдя замуж, я с покойным мужем некоторое время жила там. Вместе с родителями. И потом я не порывала связи с Гредицами. В те времена это было село. Домов было куда меньше. И все друг друга знали. Я знаю и мать Ружицы… Знаю, как тяжко им жилось после смерти отца… Это ведь я устроила Ружицу сюда на работу. Когда умер ее отец, она ушла из школы, поступила на курсы машинописи.