Современный югославский детектив
Шрифт:
— Не беспокойтесь, — резко прервал Штрекар. — Еще вопрос. Ограбление было совершено пятого или шестого, соответственно в четверг или в пятницу или в ночь с пятницы на субботу. Откуда вам известен день ограбления?
— Я уехал в Сплит в четверг, пятого, рано утром. Перед отъездом заходил сюда и отпирал сейф. Здесь были старая Юрчакица и паренек — те, что в соседней комнате. Я оставил им деньги для расчета со снабженцами. В субботу утром я прямо с аэродрома приехал сюда. Они меня поджидали, чтобы нести деньги в банк. Денег в сейфе не оказалось.
— Я думаю, пока все, — подытожил Штрекар и вопросительно взглянул на Гашпараца, будто ожидая, что тот в свою очередь задаст какой–нибудь вопрос. Тогда Гашпарац, взявший на себя роль старшего по чину, который лишь слушает и молчит, поднялся и протянул руку директору.
Во дворе они снова увидели Звонко. Он бесцельно слонялся у ворот, не в силах скрыть любопытства — его безусловно интересовало, зачем они сюда пожаловали и что им удалось выяснить. Но по лицу было видно, что сам он не решится их выспрашивать.
— Понимаешь, — говорил Штрекар, пока они шли к машине, — я просмотрел протоколы. Звонко среди немногих, у кого нет алиби. Он утверждает, что был на рыбалке, и к тому же один.
С этими словами они поравнялись со Звонко. Гашпарац похлопал его по плечу и затем, словно неожиданно вспомнив, спросил:
— Вы после обеда дома?
— Да, а что?
— Так. Может быть, мы заглянем. Хотя не уверен.
Когда они усаживались в машину, Гашпарац еще раз взглянул на явно растерявшегося Звонко и, обернувшись к Штрекару, заметил:
— Надеюсь ты не думаешь, что Звонко и Валент…
Штрекар не ответил.
IX
Отправляясь в Гредицы, Гашпарац опасался нескольких вещей. Всего больше он не хотел встретиться с Валентом Гржаничем — боялся провокации, которая испортила бы Штрекару все дело. Смущала также мысль о возможной встрече с матерью и сестрой Ружицы Трешчец, которым адвокат абсолютно не знал, что сказать; он чувствовал себя ответственным и, может быть, даже виноватым перед ними из–за записки с номером телефона, хотя они ничего не знали ни о телефоне, ни о том, кому он принадлежит. Волновал его и предстоящий разговор со Звонко: он не был уверен, сможет ли должным образом вести себя с ним один на один, без Штрекара. И в то же время что–то говорило ему, что от Звонко он узнает больше, чем от кого–либо, впрочем, как и каким образом — неизвестно. Неспроста, утешал себя адвокат, Штрекар разрешил ему эту экскурсию.
Вот о чем размышлял Гашпарац, шагая по откосу. Точнее, начал размышлять после того, как миновал место происшествия. До этого из головы не выходила мизансцена, разыгранная в доме перед его уходом: иронический взгляд жены — как ответ на его слова, что должен ехать по срочному делу; глубокий, многозначительный вздох тещи, присутствовавшей при их разговоре — она сидела с журналом мод в руках. Только с дочкой было все в порядке: он пообещал, что в воскресенье они поедут в Рогашка–Слатину, посмотреть на источники. Девочка была довольна. Он дал себе слово, что обещание выполнит.
К счастью, домишко
— Ну как идет дело? — проговорил Гашпарац, не зная, с чего начать.
Звонко протянул адвокату локоть, потому что руки его были в керосине, и Гашпарац пожал тонкое запястье, покрытое светлыми волосками.
— Нормально, а как иначе. Стыдно, если бы не шло, — быстро заговорил Звонко, — как–никак, я механик. Правда, сейчас не по специальности… Я — мигом.
Гашпарац постоял, обошел вокруг Звонко, который наспех заканчивал работу, и сказал:
— Не надо из–за меня торопиться. Когда–то и я любил так повозиться.
— Ну что вы, я сейчас, только вот еще это… Что вы делаете?!
Гашпарац снял пиджак, повесил его на ветку шелковицы, под которой они стояли, и закатал рукава рубахи. Он сел на корточки рядом со Звонко, для устойчивости погрузив каблуки во влажную землю, испещренную следами куриных и утиных лап, которые, по–видимому, тут обычно паслись.
— Так даже удобнее разговаривать, — сказал он.
Признаться, он именно на это и рассчитывал — совместное занятие давало ряд преимуществ: во–первых, не было необходимости глядеть друг другу в глаза, что для Звонко было весьма кстати, и, с другой стороны, участвуя на равных в работе, они должны были также как ровня участвовать и в беседе. Некоторое время оба молчали, одну за одной протирая тряпками детали мотоцикла.
— Скажите мне, — собрался наконец с духом Гашпарац, — как давно вы знаете Валента?
— Сроду, — поспешил ответить Звонко, вдруг ощутив облегчение, ибо, вероятно, ожидал более трудного и прямого вопроса. — Мы здесь родились, вместе ходили в школу, там, на Кончаровой улице, потом вместе учились ремеслу… Вместе рассматривали на улице автомашины. Воровали камеры и вообще… Очень любили мотоциклы. Потом вместе поступили на «Металлист» и опять вместе перешли в «Гефест».
— У, да это целая жизнь! — сказал Гашпарац.
— Почти. Но все–таки больше мы бывали вместе в школе или на работе. А в другое время меньше. У него была своя компания. Я, правда, считал Валента единственным другом — такой уж я человек: трудно схожусь с людьми. А он постоянно меняет приятелей.
— Такие отношения между товарищами встречаются, — заметил Гашпарац, стараясь, чтобы его слова прозвучали убедительнее.
— Может быть, только мне было нелегко. Он, бывало, вообще избегал меня, а я один никуда: ни в кино, ни на танцы. Сами знаете, придет человек один, кругом незнакомые, у всех компашки, а ты стоишь и пялишь глаза.