Союз Аустерлица
Шрифт:
Как только Дорохова уложили в постель, он снова захрапел. Но, закрыв дверь из толстых досок, ведущую в его комнату, мне удалось существенно приглушить звук. После пивного духа, смешанного с запахами лука и чеснока, который распространял вокруг себя пьяный поручик, мне захотелось еще немного подышать свежим воздухом. И я вышел за порог казармы, чтобы постоять на крыльце рядом с часовыми, вдыхая морозный воздух, глядя на декабрьские звезды и внимая ночной тишине. Она окутала заснеженный городок и казарму, словно ватой, в которой потонули перед рассветом все звуки. Возможно, для Здешова заканчивались последние мирные сутки.
А я в этот момент думал об Иржине фон Шварценберг. Мне показалось, что на этот раз баронесса не слишком
Меня охватило чувство одиночества. Я понимал, что впереди ждет не только борьба с врагами, но и мои личные внутренние сражения с самим собой, со своими собственными сомнениями. С другой стороны, я понимал, что настает время, чтобы отбросить все сердечные муки и начинать действовать решительно, чтобы вести за собой других людей и становиться тем, кем я должен был стать здесь, в этой реальности 1805 года. Ведь не просто так же меня забросили в это время некие высшие силы? Я развернулся и направился внутрь казармы, готовясь немного отдохнуть и поспать, чтобы с новыми силами встретить следующий день, полный очередных испытаний.
Постояв несколько минут на воздухе, я вернулся внутрь казармы и вошел в комнату, предназначенную мне, в которой запах свежей побелки смешивался с запахом недавно оструганных новеньких досок пола. Я улегся на койку, но разные мысли не давали мне уснуть сразу. Милый образ молодой вдовы не покидал меня. Я вспоминал, как она смеялась, как ее глаза светились любовью и надеждой, когда мы находились наедине. Но сейчас, казалось, она сделалась недоступной, словно звезда, сверкающая в вышине над облаками.
И я погрузился в размышления о том, что же могло повлиять на отношение Иржины ко мне после всех тех опасностей, которые мы пережили вместе. Возможно, причиной стало недовольство ее тетушки Радомилы? Или что-то иное? Я терялся в догадках. Но, нечто, определенно, охладило наши отношения. Накрывшись одеялом, я по-прежнему чувствовал, как одиночество обвивает меня, словно этот затянувшийся слишком поздний и холодный зимний вечер.
Погружаясь в раздумья о том, что могло повлиять на Иржину, я чувствовал, как холод зимнего вечера проникает не только в мою комнату, но и в саму суть моего существования. Я вспомнил, как баронесса смотрела на меня влюбленными глазами в то время, как я командовал солдатами, когда наш отряд преодолевал опасности, встречавшиеся на пути из Гельфа в Здешов. И мне казалось тогда, что ничего не сможет уменьшить любовь этой женщины ко мне. Но, похоже, я был слишком самоуверен, и теперь, словно мрачная тень, между нами возникла пропасть недопонимания и сомнений, причину возникновения которой я не мог понять.
Недовольство тетушки Радомилы, возможно, действительно, оказало сильное влияние на Иржину. Тетушка, разумеется, была консервативной сторонницей архаичных традиций и устоев, в то время, как сама Иржина вела себя, наверное, слишком даже раскованно для этого времени. И потому недовольство графини Радомилы племянницей могло заставить баронессу усомниться в своих чувствах ко мне. Но, неужели же она настолько слаба, чтобы позволить тетке командовать собой?
Одиночество, словно ледяная паутина, обвивала мою душу, и я понимал, что не могу позволить себе погружаться в эти мысли о своей личной жизни слишком глубоко, ведь это способно привести к унынию и даже к отчаянию. А мне совсем не хотелось впадать в депрессию накануне важных событий. Но, если разобраться, то, по сути, кроме Иржины, у меня в этом мире, куда я так неожиданно попал, до сих пор не имелось ни одного близкого человека.
Я попытался переключиться на другое, вспомнил о своих солдатах и о том, как мы вместе противостояли французам. К счастью, ничего
Уже все-таки засыпая, я вернулся к своим попаданческим мечтам о прогрессорстве, подумав о том, что мог бы соорудить что-нибудь интересное и полезное уже прямо тут, на этом месте, в Здешове. Ведь в городке имелись не только склады и арсеналы, предназначенные для мятежной армии, но и мастерские оружейников. И, воспользовавшись помощью местных мастеров, можно было бы попробовать соорудить, для начала, хотя бы миномет или огнемет. Вот только, я отдавал себе отчет, что, в таком случае, эти мои «изобретения» сразу окажутся не в России, а в руках мятежников, которые неизвестно еще, чего добьются в своей борьбе за Великую Моравию. Ведь результат этой борьбы вовсе не был пока предопределен. С этой кашей из разных мыслей, крутящихся в моей голове, я и заснул.
Глава 20
Я проснулся от громкого колокольного звона. Вскочив с постели, я сразу же бросился к окну, распахнув его настежь. Повсюду в Здешове гудели колокола. И звон далеко разлетался с колоколен над городскими крышами. Вспомнив, что сегодня уже 24 декабря, я сначала подумал, что такой непрерывный звон связан с днем рождественского сочельника. Но, как вскоре выяснилось, власти приказали звонить совсем по другому поводу.
Из окна моей комнаты было видно улицу. И я сразу заметил приближение австрийского офицера на черном коне. Он поежился в своей шинели под зимним ветром, когда поравнялся с нашими часовыми и спешился возле них, отдав поводья коня одному из солдат. Потом он пошел ко входу в казарму, и я хорошо разглядел лицо этого офицера из своего окна. К нам в расположение пожаловал капитан Дитрих Шульц, один из адъютантов графа Йозефа. И мне сразу стало ясно, что его послали за мной.
— Позвольте полюбопытствовать, что за звон? — поинтересовался я, едва графский посланец переступил порог моей комнаты.
— Это сигнал всеобщего сбора для населения. Граф намеревается обратиться к народу. Он просит, чтобы и вы, князь, присутствовали, — поведал Дитрих.
Я быстро оделся, стараясь не терять ни минуты. Покинув казарму в сопровождении капитана, я почувствовал, как холодный воздух зимнего утра проникает в мою душу. А вокруг по-прежнему повсюду слышался гул колоколов, словно предвестник перемен, которые неумолимо надвигались на город Здешов. Когда я понял причину, по которой звонили в колокола с самого утра, этот звон, который вначале показался мне праздничным, теперь обрел совсем другое значение. В его ритме звучала тревога, предчувствие чего-то важного, возможно, даже судьбоносного для каждого горожанина.
— Всеобщий сбор? — повторил я, стараясь скрыть волнение, охватившее меня, — но, о чем же будет говорить граф?
Дитрих, поправляя свою саблю в ножнах, висевшую на левом боку прежде, чем забраться в седло, взглянул на меня с некоторой долей уважения, но, одновременно, в его глазах читалась и тревога.
— Граф намерен сделать объявления, касающиеся нашего положения. Ситуация становится все более сложной, князь. Горожане должны быть готовы к любым неожиданностям, — произнес он. Его голос звучал низко и уверенно, но в нем была заметна и интонация беспокойства, когда он добавил: