Созависимость как жизнь
Шрифт:
В роли такой псевдолюбви и выступает привязанность. Браки, ранее заключавшиеся «до тех пор, пока смерть не разлучит нас», все чаще заменяются партнерствами «соединяющейся любви», призванными продолжаться до тех пор (но не дольше), пока совместное существование приносит обоим партнерам удовлетворение [2]. Возможно, ситуацию спасает то, что количество позволяющих себя любить и предпочитающих, чтобы их любили, и склонных к активности в любви, примерно одинаково, что обеспечивает относительную гармонию в образующихся парах.
Г.С. Салливан определял сущность любви как состояние сотрудничества, при котором оба человека одновременно чувствуют. Мы придерживаемся правил игры, чтобы сохранить свой престиж, чувство
Привязанность, на наш взгляд, близка к сделке, хотя и подразумевается сама собой, и близкие по родству ждут, что к ним привяжутся apriori, не спрашивая себя, сделали они хоть что-нибудь для этого. Но справедливо замечено, что непосредственный, даже длительный, контакт между людьми может быть сугубо безличным, не имеющим ничего общего не только с любовью и дружбой, но и с личностным отношением [31]. Именно поэтому не следует идеализировать все формы психологического контакта между людьми, оказавшимися в ситуации связанности обстоятельствами места, времени, кровного родства, семьи. Разыгрывание межличностных отношений солидарности – привязанности очень часто не учитывает согласие другого человека: типичный пример – «родители – ребенок».
Стендаль утверждал, что женщин привязывают их же собственные милости, но это справедливо по отношению ко всем людям. Солидарность предполагает, что поведение и деятельность человека относительно социального партнера находятся под влиянием чувств сопереживания, сочувствия, единения, ответственности, долга, преданности. Эти чувства формируют соответствующие цели и мотивацию деятельности – действия ради общего блага, стремление поддержать или служение, т. е. собственно отношения сделки. Не дождавшись поведения привязанности от близких, человек считает, что они ведут себя противоестественно; но удивительно не то, что не достойные любви ее требуют, а то, что они требуют ее так часто [22]. Испытывающий привязанность непрестанно домогается доказательств любви, обижается, укоряет, т. е. полностью соответствует определению «привязчивый» как «надоедливый, назойливый». Близкие чувствуют себя виноватыми (чего он и хотел), но исправить ничего не могут. Любить такого субъекта нужно, ругая его врагов: «любил бы ты меня, ты бы понял, какой эгоист твой отец…», «.. не дал бы так со мной обращаться…» и т. п.
Ж. де Лабрюйер констатировал, что мы хотим быть источником всех радостей или, если это невозможно, всех несчастий того, кого любим [35]. Чаще всего помогающий, беря на себя инициативу, выражает признательность за ранее оказанную ему помощь. Но помощь, оказываемая в благодарность или с расчетом на взаимность, теряет свой альтруистический характер, и мотивация помогающего воспринимается тем недоверчивее, чем более утрированной кажется помощь и чем менее в ней нуждаются. Возникает подозрение, что помощь оказывается с корыстной целью, с расчетом компенсировать ее в будущем в соответствии с нормой взаимности.
Привычка или отсутствие надежд на лучшее может превращать привязанность в тщеславие, и тогда она хвастает своей прочностью [44]. При этом такая привязанность как старый домашний халат, который мы не наденем при чужих; но часто близкие так обращаются друг с другом, что чужой человек просто хлопнул бы дверью и ушел. «Все
Привязанность к тому, с кем сжился, – это обособление от всех людей, эгоизм вдвоем, в котором близость к другому снимает вопрос об этических критериях; любовь к человеку, которой неважно, что представляет собой любимый, какому делу он себя отдает: «полюбится сатана лучше ясного сокола» [39].
Для привязанности этические оценки остаются по ту сторону добра и зла, и снимается вопрос о том, к какому с точки зрения морали человеку возникает любовь: кто мне близок, тот и хорош.
Единая «семья» существует только до тех пор, пока каждая личность действует по принципам существования семьи и может воздействовать на другую личность, принуждая ее (при помощи сочувствия, шантажа, чувства долга, чувства вины, благодарности или неприкрытого насилия) сохранять неизменной интериоризированную преданность группе.
Семья оказывается «сущностью», которую <.> следует оберегать и которой каждый должен служить, ради которой следует жить и умирать и которая дарует жизнь за преданность и карает смертью за дезертирство. Любое отступничество (предательство, измена, ересь и т. п.), согласно этике связки, подлежит заслуженному наказанию; самое худшее наказание, которое может изобрести «коллектив», – это изгнание или отлучение: смерть в глазах группы.
Р. ЛэйнгРевность в привязанности, по мнению К.-С. Льюиса, – самое дикое чувство. Близким одинаково тяжело, когда кто-нибудь из семьи спустился ниже ее нравственной нормы – играет, пьет и т. п. – и когда он поднялся выше. В отношениях привязанности человек рассматривает других не в качестве уникальных и самоценных личностей, достойных уважения и заботы, а в качестве своеобразных объектов, удовлетворяющих важную, но только одну из многочисленных потребностей.
В современном обществе одной из первых жертв пересмотра ценностей становятся именно отношения с близкими: они все чаще рассматриваются как средство получения удовольствия от уже готового к употреблению продукта – как то, что следует потреблять, а не производить [2].Такие отношения не могут обеспечить поддержки друг друга, облегчить взаимное приспособление при необходимости, позволить компромиссы и жертвы во имя их сохранения. Почти половина современных россиян определяет типичной для себя рационально-разумную любовь: поступки и действия продиктованы не чувствами, а разумом, стоящим на страже личных интересов и не допускающим ситуации, когда кто-то Другой может стать больше и значительнее, чем «Я сам, любимый» [38]. Такие люди не столько хотят испытать любовь, сколько ее внушить. Понятие самопожертвования в любви им чуждо: они ценят в Другом возможность доверять ему, положиться на него, но сами не хотят поступаться или жертвовать чем-то важным ради этого Другого – собственное умение любить оценивается выше. Таким образом, ставка делается на потребительскую любовь: «чтобы мне», «чтобы для и ради меня», «получать, а не отдавать».
Ошибочность нашей интенции на привязанность заключается в том, что мы обращаемся к другим и с другими так, как будто они такие же, как мы, и ждем от них, что они будут вести себя с нами так, как нам этого хотелось бы: «Должен же он понимать (чувствовать, видеть и т. д.)!». При этом мы не хотим признать, что жить привязанностью – означает жить под угрозой стать ненужным со своими заботами («Не надо обо мне так свирепо заботиться», – говорит героиня одного фильма), укорами в неблагодарности и ее переживаниями.