Спартак(Роман)
Шрифт:
Тогда он обнял их. Каждого из своих старых товарищей, которые остались, он обнял и поцеловал их в губы. И подойдя к Давиду, он сказал:
— Ах, друг мой, великий гладиатор. Ты останешься рядом со мной сегодня?
— Всегда.
И вися на кресте, глядя на Красса, гладиатор подумал, — Сколько человек может сделать? Теперь он не жалел. Он сражался на стороне Спартака. Он сражался там, в то время как этот человек, стоящий перед ним сейчас, этот великий генерал, поднял на дыбы свою лошадь и попытался пробиться сквозь ряды рабов. Он кричал вместе со Спартаком:
— Приходи к нам, Красс! Приходи и отведай наше приветствие!
Он сражался до тех пор, пока камень из пращи не свалил его. Он хорошо сражался. Он был рад, что ему не пришлось видеть смерть Спартака. Он
Красс стоял там, пока старуха не присоединилась к нему.
— Теперь он мертв, — сказала старуха.
— Я знаю, — ответил Красс.
Затем он вернулся к воротам и побрел по улицам Капуи.
X
Тем вечером, Красс ужинал в одиночестве. Его не было дома ни для кого, и его рабы, узнавая черное настроение, которое так часто охватывало его, ступали осторожно. Перед ужином он опорожнил бутылку лучшего вина; другую употребил за ужином, и после еды он сидел с флягой сервия, как называли крепкий, выдержанный бренди, выгнанный в Египте и импортированный оттуда. Он был очень пьян, одинок и угрюм, пьянство усугублялось от отчаяния и ненависти к себе, и когда он уже едва мог стоять на ногах, доплелся до своей спальни и позволил своим рабам помочь уложить себя в постель.
Однако спал он хорошо и глубоко. Утром он почувствовал себя отдохнувшим; голова не болела, и у него не было воспоминаний о плохих снах, которые могли бы нарушить его сон. Обычно он купался два раза в день, сразу после пробуждения и в конце дня, перед ужином. Как многие богатые Римляне, он считал политичным, появляться в общественных банях по крайней мере дважды в неделю, но это был выбор, основанный на политике, а не на необходимость. Даже в Капуе у него была прекрасная ванна, выложенный плиткой бассейн, размером в двенадцать квадратных футов, утопленный ниже уровня пола, с достаточным запасом горячей и холодной воды. Где бы ему не довелось жить, он настаивал на адекватных купальных удобствах и когда он построил дом, сантехника всегда была из меди или серебра, поэтому коррозии не было.
После купания, его побрил цирюльник. Он любил эту часть дня, необходимость отдаться опасной бритве на своих щеках, приходящее к нему во время бритья детское чувство доверия, смешанного с опасностью, потом горячие полотенца, втирание мази в кожу и массаж кожи головы, который следовал всегда. Он очень тщательно следил за своими волосами, и очень беспокоился, что начал терять их.
Он облачился в простую темно-синюю тунику, обтянутую серебряной нитью, и как обычно сапоги до колена из мягкой белой замши. Поскольку эти сапоги не могли быть должным образом почищены, и изнашивались за два-три дня, хотя их и не забрызгивали грязью, Красс завел свою собственную сапожную мастерскую, где четыре раба трудились под присмотром нанятого мастера. Это стоило тех расходов, за привлекательную картину, которую он представлял в своей синей тунике и белых сапогах. Он решил сегодня, так как на улице потеплело, что обойдется без тоги, и после того, как он вкусил легкий завтрак из фруктов и песочного печенья, приказал доставить его на носилках в дом, где остановились трое молодых людей. Ему было немного стыдно и тревожно, из-за того, как он обошелся с Еленой, и в конце концов он обещал развлечь их в Капуе.
Ему приходилось раньше бывать в этом доме один или два раза, и он немного знал дядю Елены; поэтому раб-привратник приветствовал его и сразу проводил на площадку, где семья и их гости все еще сидели и завтракали. Кровь
— Если вы еще не составили планов на сегодня, — сказал Красс, — я хотел бы проводить вас на парфюмерную фабрику. Казалось бы, стыдно приехать в Капую и не побывать на одном из таких предприятий. Тем более, что наш бедный город несколько больше, чем гладиаторы и духи.
— Скорее странная комбинация, — улыбнулась Клавдия.
— У нас нет планов, — быстро сказала Елена.
— Она хотела сказать, что у нас есть планы, но мы будем рады отложить их в сторону и пойти с тобой.
Гай посмотрел на сестру резко, почти сердито. Красс объяснил, что конечно, старшие члены семьи тоже приглашены, но они отказались. В парфюмерных фабриках для них нет новизны, а хозяйка дома заметила, что ей противопоказано слишком много дышать дымом, как правило, это вызывает у нее головную боль.
Чуть позже они отправились в парфюмерную. На носилках их доставили в более старую часть Капуи. Улицы там стали уже, многоквартирные дома выше. Очевидно, что даже мягкие постановления о жилых домах здесь не соблюдались, поскольку многоквартирные дома высились вверх, как расставленные в сумасшедшем беспорядке детские кубики. Довольно часто они, казалось, встречались наверху, где были скреплены деревянными балками. Несмотря на раннее утро и ясное синее небо, на этих мрачных улицах царили сумерки. Улицы были грязными; мусор вываливался из квартир и оставался лежать, пока он не сгниет, и неприятный запах мусора все больше смешивался со сладким, отвратительным ароматом парфюмерных масел.
— Понимаете, — сказал Красс, — почему наши фабрики здесь. Сам запах служит полезной цели.
На этих улицах не встретишь ни одного из хорошо одетых, ухоженных домашних рабов, заметных в лучших частях города, и носилок было немного. Грязные, полуголые дети играли в водосточных желобах. Плохо одетые женщины торгуют собой за еду, стоя на тротуарах или сидят в дверях многоквартирных домов, кормя своих младенцев. Слышалась болтовня на незнакомом диалекте, и из окон разносились запахи странной пищи.
— Какое ужасное место! — сказала Елена. — Вы действительно имеете в виду, что духи выходят из этой выгребной ямы?
— Это действительно так, моя дорогая. Больше и лучше парфюма, чем здесь, не производят в любом другом городе мира. Что касается этих людей, большинство из них — Сирийцы, Египтяне, некоторые Греки и Евреи. Мы попытались запустить наши заводы с помощью рабов — но это не сработает. Можно заставить раба трудиться, но нельзя заставить его не портить то, что он производит. Он не заботится об этом. Дайте ему плуг или серп, лопату или молот, и вы увидите, что он наделает, и в любом случае такие инструменты трудно испортить. Но дайте ему переплести шелк или виссон или хрупкие реторты или поручите точные измерения и движения, поручите ему часть работы на фабрике и, конечно же, как Бог свят, он испортит работу. И бесполезно бить его; он все равно портит работу. Что касается наших пролетариев — какой у них стимул для работы? В любом случае их десяток на каждую вакансию. Зачем одному работать, когда другие девять лучше живут на пособие и проводят дни в азартных играх или на арене или в банях? Они идут в армию, потому что там открывается возможность разбогатеть, если вам повезет, но даже в армии они должны все больше и больше превращаться в варваров. Но они не пойдут на завод за жалование, которое мы можем заплатить. Мы разорили их гильдии, потому что нам пришлось разорить их гильдии или отказаться от фабрик. Итак, теперь мы нанимаем Сирийцев, Египтян, Евреев и Греков, и даже они работают только до тех пор, пока они не смогут сэкономить достаточно, чтобы купить гражданство с помощью какого-нибудь мелкого политикана. Я не знаю, какой будет конец. Как бы то ни было, фабрики закрываются, а не открываются.