Спартак(Роман)
Шрифт:
— Спартак, — говорит он, — Спартак? Их вторая великая битва теперь позади. Рабы — это армия. Они выглядят как армия. У них есть оружие и доспехи десяти тысяч Римлян. Они разделились на сотни и их пятьсот. Их ночной лагерь — древостенный, обнесенная рвом крепость, такая же, как у легионов на марше. Часами они практикуют метание Римского копья. Слава и страх перед тем, что они совершили, сделались известны во всем мире. В каждой рабской хижине, в каждом рабском бараке, есть шепот о ком-то по имени Спартак, который поджег мир. Да, он это сделал. У него могучая армия. Скоро он пойдет против Рима и он разрушит стены Рима в своем гневе. Куда бы он ни пошел, он освобождает рабов, и все добытые трофеи
— Он говорит, — Спартак?
Мало помалу речь вернулась к этому Еврею, Давиду, он говорит медленно и нерешительно, но он говорит. Теперь он говорит с предводителем рабов.
— Спартак, я хороший боец, не так ли?
— Хороший, очень хороший. Самый лучший: ты хорошо сражаешься.
— И я не трус, ты это знаешь?
— Я знал это давно, — говорит Спартак. — Где это видано — трусливый гладиатор?
— И в бою, я никогда не поворачивался спиной к врагу.
— Никогда.
— И когда мне отрубили ухо, я стиснул зубы и не выказал боли.
— Нет никакого позора, чтобы вскрикнуть от боли, — говорит Спартак, — я знал, что сильные люди кричат от боли. Я знал, что сильные люди плачут, когда они полны горечи. Это не позор.
— Но мы с тобой не плачем, и однажды я буду похож на тебя, Спартак.
— Ты станешь лучше меня. Ты лучший боец, нежели я.
— Нет, я никогда не стану и наполовину таким, кто ты, но я думаю, что я хорошо сражаюсь, я очень быстр. Как кошка. Кошка может видеть удар. Кошка видит всей своей кожей. Иногда, я ощущаю то же. Почти всегда я вижу удар. Вот почему я хочу кое-что сказать. Я хочу сказать тебе это. Я хочу, чтобы ты держал меня рядом с собой. Когда мы сражаемся, я хочу быть рядом. Я обеспечу твою безопасность. Если мы потеряем тебя, мы потеряем все. Мы боремся не за себя. Мы боремся за весь мир. Вот почему я хочу, чтобы ты держал меня рядом, когда мы сражаемся.
— Для вас есть более важные вещи, чем стоять рядом со мной. Нужны люди, чтобы вести армию.
— Тебе нужны люди. Я так много прошу?
— Ты просишь очень мало, Давид, ты просишь меня за меня, а не за себя.
— Тогда скажи мне, чего хочешь ты.
Спартак кивает.
— И ты не потерпишь никакого вреда, я буду следить за тобой. День и ночь, я буду следить за тобой.
Итак, он стал правой рукой предводителя рабов. Он, который всю свою юную жизнь знал только кровопролитие, тяжкий труд и насилие, теперь видел сияющие и золотые горизонты. То, что должно было произойти в результате их восстания, становилось все более и более понятным. Поскольку большая часть мира была рабами, они скоро станут силой, которой не сможет противостоять ничто. Тогда народы и города исчезнут, и снова наступит золотой век. Когда-то, в сказках и легендах каждого народа, был золотой век, когда люди были безгрешны и незлобивы, и когда они жили вместе в мире и в любви. Поэтому, когда Спартак и его рабы завоюют весь мир, это время вернется вновь. Его возвращение возвестит великий звон цимбал, звучание труб и хвалебный хор из голосов всех людей.
В своем объятом лихорадкой уме он сейчас услышал этот хор. Он услышал нарастающий тембр голосов всего человечества, хор, который эхом отдавался от гор…
Он наедине с Варинией. Когда он смотрит на Варинию, реальный мир растворяется, и остается только эта женщина, жена Спартака. Для Давида, она самая красивая женщина в мире и самая желанная, и его любовь к ней подобна паразитам во чреве. Сколько раз он говорил себе:
— Какое презренное существо, ты любишь жену Спартака! Всем, что у тебя есть в мире, ты обязан Спартаку,
Теперь Вариния говорит ему, — Какой ты странный парень, Давид! Откуда ты? Все ваши люди похожи на тебя? Ты всего лишь мальчик, но ты никогда не улыбаешься, никогда не смеешься. Как это может быть!
— Не называй меня мальчиком, Вариния. Я доказал, что иногда я больше, чем мальчик.
— В самом деле? Ну, ты меня не обманешь. Ты просто мальчик. У тебя должна быть девушка. Ты должен обнимать ее за талию и гулять с ней, ранним и прекрасным вечером. Ты должен целовать ее. Ты должны смеяться с ней. Здесь недостаточно девушек?
— У меня есть моя работа, у меня нет времени для этого.
— Нет времени на любовь? Да, Давид, Давид, что ты говоришь! Что сказанул!
— И если никто не задумывается ни о чем, — отвечает он яростно, — где мы окажемся? Как ты думаешь, это просто детская игра, возглавить армию, найти провиант для этих многих тысяч людей на каждый день, тренировать людей! У нас самые важные дела в мире, и ты хочешь, чтобы я смотрел на девчонок!
— Не смотри на них, Давид, я хочу, чтобы ты занимался с ними любовью.
— У меня нет на это времени.
— Нет времени. Как бы я себя чувствовала, если бы Спартак сказал, что у него нет на меня времени? Мне захотелось бы умереть, я думаю. Нет ничего важнее, чем быть человеком, просто незамысловатым, обычным, человеком. Я знаю, ты думаешь, что Спартак — это что-то большее, чем человек. Это не так. Если бы он был таким, тогда он вообще не был бы хорош. У Спартака нет великой тайны. Я знаю это. Когда женщина любит мужчину, она многое знает о нем.
Он собирает все свое мужество и говорит:
— Ты действительно любишь его, не так ли?
— Что ты спрашиваешь, мальчик? Я люблю его больше, чем люблю жизнь. Я бы умерла за него, если бы он этого хотел.
— Я бы умер за него, — говорит Давид.
— Это другое. Я иногда наблюдаю за тобой, когда ты смотришь на него. Это другое. Я люблю его, потому что он мужчина. Он простой человек. В нем нет ничего сложного. Он прост и нежен, и никогда не повышал на меня голос и не поднимал на меня руки. Есть люди, которые полны жалости к себе. Но Спартак не скорбит по себе и не жалеет себя. У него есть только жалость и печаль о других. Как ты можешь спрашивать, люблю ли я его? Разве не все знают, как я его люблю?
Таким образом, временами, во время своих страданий, этот последний гладиатор вспоминал с большой ясностью и точностью; но в другое время воспоминания были дикими и ужасными, и битва стала кошмаром ужасного шума, крови и агонии дикой людской массы в диком и неуправляемом движении. В какой-то момент, в первые два года их восстания, к ним пришло осознание, что массы рабов, населявших Римский мир, не станут или не могут восстать и присоединиться к ним. Тогда они достигли максимальной силы, но силе Рима, казалось, не было конца. Из того времени он вспомнил битву, в которой они сражались, ужасную битву, столь великую по своим масштабам, столь огромную по количеству участвующих в ней людей, что большую часть дня и всю ночь Спартак и его окружение могли только догадываться о ходе сражения. Во время этого воспоминания, Капуанцы, наблюдавшие за распятым гладиатором видели, как его тело извивалось и скручивалось, белая слюна пенилась на его искривленных губах, а конечности содрогались в судорожной агонии. Они слышали звуки, исходящие изо рта, и многие говорили: