Спас на крови
Шрифт:
Не исключалась также возможность и того, что Ушаков был одним из последних, с кем общался в тот злополучный день Державин, и он мог бы пролить свет на весьма загадочные обстоятельства смерти эксперта. Впрочем, все это было гаданием на кофейной гуще, и надо было звонить Ушакову.
Трубку подняли со второго звонка, и Головко, не вдаваясь в подробности, спросил, знаком ли Ефрем Лукич с Державиным.
– Следователь прокуратуры?! – то ли уточнил сам для себя, то ли удивился Ушаков и тут же заспешил поспешной скороговоркой: – А как же не знать! Конечно знаю. Мы же с ним…
И он замолчал, подавив горестный
– Он что, звонил вам накануне?
В трубке послышался горестный вздох уже немолодого человека.
– Накануне… Простите, я не знаю, когда Игорь умер, но он звонил мне в воскресенье, во второй половине дня, точнее говоря, уже под вечер, и…
Ушаков замолчал и, не надо было заканчивать юридический факультет МГУ со всеми его профессионально-психологическими прибамбасами, чтобы догадаться, насколько трудно человеку говорить и насколько потрясла его эта неожиданная смерть.
– Вы что, были хорошими друзьями?
– Да как вам сказать, – замялся Ушаков. – Не то чтобы шибко близкими друзьями, но, работая в Третьяковке, не один пуд соли съели на реставрации. А это, согласитесь, многого стоит. К тому же Игорь считал себя учеником моего отца, тоже реставратора, и поэтому странно было бы, если бы он не позвонил мне.
Теперь становилось понятным, с чего бы вдруг прилетевший в Москву Державин в первую очередь разыскал телефон Ушакова. И в то же время…
– Простите, а откуда вы узнали о смерти Державина?
– Так мне же об этом в «Стрельне» сказали, в гостинице, где он остановился. Когда он мне позвонил в воскресенье, так мы договорились, что он приедет ко мне в понедельник и мы сходим на могилу отца. Прождал весь день, а его все нету и нету. И уже вечером, когда стемнело, я позвонил в гостиницу, а там мне… В общем, будто обухом по голове. Умер! Сердечный приступ.
Ушаков замолчал было, но, скорбно вздохнув, добавил:
– У меня самого после этого чуть приступ не случился. Столько лет не виделись, а тут на тебе – в кои-то веки прилетел в Москву, и вдруг сердечный приступ. А он ведь помоложе меня будет.
В общем-то, все было ясно и понятно и можно было бы заканчивать разговор, однако Хиллман обронил вскользь, что эксперт по искусству Державин прилетел в Москву с каким-то конкретным заданием, то есть это была деловая поездка, и Головко не удержался, чтобы не спросить:
– А вы что, тоже эксперт по искусству?
– Какой там на хрен эксперт! – хмыкнул в трубку Ушаков. – Чтобы быть экспертом, образование серьезное нужно, а у меня на все про все десятилетка.
– Но вы же…
– Что, насчет Третьяковки? Так это же реставрационные работы. Там практика больше нужна и чувство иконы. А это мне от отца перешло, как бы по наследству. Но сейчас и от этого отошел, иконы пишу. Благо, спрос есть. На одну пенсию не очень-то в наше время разгуляешься. Да и кисти с красками в копеечку влетают.
– Что ж, рад за вас, – сворачивая разговор, произнес Семен. – Возможно, мне придется позвонить вам еще, так что, если вдруг надумаете куда-нибудь отъехать, не сочтите за труд позвонить мне на мой мобильный телефон, – и он продиктовал свой номер.
Глава 5
Опустив
Происходящее не умещалось в его сознании, и он вдруг явственно понял, что этак действительно можно сойти с ума. Сначала явление «Спаса Вседержителя», на лике которого словно взбугрились багровыми рубцами кровяные потеки, потом телефонный звонок из небытия – это был Игорь Державин, известие о его скоропостижной смерти, отчего у Ефрема до сих пор нервным тиком дергается правая щека, и опять явление Рублевского «Спаса».
Во второй раз это случилось в понедельник вечером, уже после телефонного звонка Державина, и Ушаков до сих пор голову ломал, не зная как к этому отнестись. Это сейчас он вроде бы как немного успокоился, по крайней мере хоть сердце малость отошло да вроде бы как прошла боль в левом предплечье, а вот что было в тот момент, когда в темном проеме не занавешенного шторками окна вновь явился словно сотканный из воздуха Рублевский «Спас»?..
Не в силах даже с места сдвинуться, не то чтобы осмыслить происходящее, он точно так же, как в первое явление «Спаса», пожирал наполненными страхом глазами лик Спасителя и так же, едва ворочая языком, повторял едва слышимое: «Господи! Владыка небесный…», осеняя себя крестным знамением. И от этого действительно можно было тронуться умишком.
Исчез лик точно также, как и в первый раз – словно растворился в воздухе. И теперь вспоминая все это…
Скороговоркой прочитав «Отче наш», Ушаков какое-то время сидел, зажав голову руками, однако понимая, что подобное состояние к добру не приведет, потом заставил себя подняться, включил чайник, примостившийся рядом с мраморной плитой, на которой он растирал краски, и, сыпанув в объемистую, почерневшую от заварки кружку чуть ли не пригоршню крупнолистового чая, залил его кипятком.
Время от времени оборачиваясь с подспудным страхом на окно, за которым догорал закатный багрянец, и понемногу успокаиваясь, он отхлебнул глоток вяжущей и темной как нефть жидкости и попытался уже более реально оценить происходящее, чисто интуитивно понимая, что ему не дает покоя телефонный звонок следователя московской прокуратуры.
Впрочем, сам себя осадил Ефрем, о какой реальности и о каком объяснении происходящего может идти речь, если подобное явление окровавленного лика может свести с ума и не поддается земному объяснению?
Единственное, что еще можно было предположить, так это соотнести явление «Спаса» с какими-нибудь сверхъестественными особенностями или событиями последних дней. Телефонный звонок Державина можно было бы отнести к подобному чуду.
Ушаков отхлебнул еще один глоток терпкого чая, который окончательно вернул его в реальную действительность, и он, чтобы хоть как-то отвлечься от состояния подспудного страха, который помимо его воли заставлял бросать тревожные взгляды на окно, мысленно переключился на телефонный звонок из небытия. Да, именно из небытия, так как иначе тот телефонный звонок Державина и назвать невозможно.