Спас на крови
Шрифт:
И всё! Более о цели своего приезда в Москву ни слова.
А утром… Утром начались столь радостные хлопоты, будто он готовился встретить Пасху или Рождество Христово.
По второму разу прошелся влажной тряпкой по выскобленным деревянным половицам, вытряхнул во дворе тканые дорожки и небольшой коврик, что лежал перед иконостасом, сходил в коммерческий магазин, чтобы было чем встретить дорогого гостя. А он всё не появлялся и даже не звонил, заставляя волноваться и думать черт знает о чем. И если после вчерашнего звонка Державина как-то отодвинулось в сторону видение Рублевского Спаса с кровяными
Впрочем, успокаивал он сам себя, всё это чушь собачья – где та Америка, в которой жил Игорь Державин, и где та деревня Удино, где писал свои иконы он, Ефрем Ушаков, однако все его увещевания успокаивали не более чем на полчаса, и уже ближе к вечеру он окончательно потерял покой. Можно было бы, конечно, перезвонить Игорю, спросить, с чего бы вдруг он не подает никаких признаков жизни, но он совершенно забыл спросить номер его мобильника и теперь корил себя за это, теряясь в догадках.
Окончательно понял, что в этот день Державин уже не позвонит, когда за окном сгустились сумерки и он включил в комнате свет. И вот тут-то…
Это было второе явление Рублевского «Спаса Вседержителя» и от этого впору было сойти с ума.
Когда Рублевский «Спас», как и в первое свое явление, словно растворился в воздухе, он прошел на кухню, достал из морозилки бутылку «Парламента», наполнил водкой стограммовый лафетник. Даже не почувствовав обжигающего вкуса водки, вернулся в комнату, которая со смертью жены превратилась для него и в горницу, и в мастерскую, где он писал свои иконы. Поставил бутылку с лафетником на стол и потянулся рукой к телефону, ругая себя за то, что еще днем не позвонил в гостиницу, где остановился Державин. Он же назвал ее в разговоре: «Стрельня».
Не прошло и минуты, как справочная служба выдала телефон дежурного администратора гостиницы, и Ушаков, неизвестно для чего перекрестившись, набрал записанный на бумажку номер.
Ответил мужской голос. Довольно вежливый и приятный.
– Простите, ради Бога, – несколько замешкался Ефрем, – у вас остановился мой товарищ, Державин, вы не могли бы подсказать, как мне его найти. Я имею в виду, номер телефона.
Довольно длительное молчание, чей-то приглушенный шепот и наконец:
– Простите, кем вы ему будете?
– Товарищ… мы когда-то работали вместе… еще до того, как он покинул Россию.
– Простите, а фамилия ваша?
Не понимая, зачем дежурному администратору гостиницы понадобилась его фамилия, Ушаков все-таки счел нужным назвать себя:
– Ушаков. Ефрем Лукич Ушаков.
Замолчал, вслушиваясь в приглушенный говорок на другом конце провода и уже предчувствуя недоброе, но то, что он услышал…
– Извините, Ефрем Лукич, но… В общем, умер ваш товарищ. Сегодня ночью умер… у себя в номере.
Ушаков верил и не верил услышанному.
– К-как умер? – выдавил он из себя. – Я же всего лишь вчера с ним по телефону… и он говорил, что…
– Сердце! – коротко и звонко, словно гвоздь вбил в крышку
Телефонная трубка наполнилась короткими гудками, и Ушаков, с трудом осмысливая услышанное, опустил ее на рычажки.
Умер…сердце.
В подобное невозможно было поверить.
В голове творилось что-то невообразимое, где-то глубоко в груди перехватило дыхание, и он почти беззвучно шевельнул губами, пытаясь прочитать молитву. Вновь, уже помимо своей воли, покосился на окно. Будто именно там, в темном проеме, таилось нечто такое, что связывало почти неправдоподобное появление в Москве Игоря Державина, столь же непонятную и оттого несуразную смерть в столичной гостинице и, наконец, явление Рублевского «Спаса Вседержителя».
«Спаса» с потеками крови на челе.
Чувствуя, что его мозги уже не в силах переварить происходящее, и еще самая малость – и у него окончательно поедет крыша, Ефрем потянулся рукой за бутылкой и осторожно, чтобы только не расплескать дрожащими руками водку, до краев наполнил лафетник.
Когда немного полегчало и стало вроде бы легче дышать, он, еще раз покосившись на окно, заставил себя подняться из-за стола и, шаркая по выскобленным половицам, словно одряхлевший старик дотащился до кровати и почти ничком упал на подушку.
Перед глазами, будто это было наяву, стоял все тот же Рублевский «Спас Вседержитель», и ощущение было такое, будто этот лик уже появлялся когда-то в оконном проеме, да вот только вспомнить бы, где и когда это было.
Уставясь в потолок и напрягая память, Ефрем возвращался в действительность. И наконец вспомнил…
Отец!
Да, конечно, отец! Господи, да как же он мог забыть это?! Ведь именно его отцу, Луке Ушакову в такой же поздний весенний вечер явился в оконном проеме «Спас» Андрея Рублева. Правда, без потеков крови под глазницами. И было… Господи милостивый! Еще в самом начале тридцатых годов, в первые годы коллективизации, когда его отцу едва исполнилось двадцать лет, но он уже слыл знатным иконописцем… Как рассказывали удинские старожилы, хорошо знавшие его отца, иконописцем от Бога.
В потревоженной памяти всплывали какие-то картинки из того, что рассказывал когда-то отец, и теперь уже Ефрем знал точно, вернее чувствовал это на каком-то подсознательном уровне – явление окровавленного Спаса как-то связано с прошлым его отца и приездом в Москву Игоря Державина. Более тридцати лет не был мужик в России. Как поговаривали в Третьяковке, заправским американцем стал, а тут вдруг… Телефонный звонок из небытия и эти его слова: «Хотелось бы с тобой, Ефремушка, кое о чем переговорить…». Знать бы сейчас, о чем он хотел с ним переговорить?
Думая обо всем этом, Ефрем вернулся мысленно к телефонному звонку следователя московской прокуратуры. Похоже, что и здесь скрывалась своя нестыковка. Нахрена бы, спрашивается, обзванивать людей, с которыми Державин не виделся с тех самых пор, как его вытолкали из России, если он умер в московской гостинице своей смертью?
Вопрос был тупиковый, и Ефрем, понимая, что не получит на него ответа, поднялся с кровати и прошлепал босыми ногами к столу, на котором его дожидалась початая бутылка водки…