Спасение Европы
Шрифт:
Вскоре мингханы получили приказ. Суть его была проста: не глядя на уколы каких-то мелких отрядов, оставив в тылу окруженную крепость Муран, все силы бросить на уничтожение основного ядра противника. И монголы, вопреки своим традициям, двинулись вперед не тараном, а широким фронтом, чтобы обнаружить место расположения болгарского войска. И вот левое крыло, которым командовал Джэбэ, наткнулось-таки на отряд численностью не меньше двух минганов. Нойон, отправив донесение бахадуру, тут же вступил в бой. Получив сообщение от Джэбэ, Субэдэй почти все, что у него было (а это полтора тумена) отправил к месту боя, оставив при себе лишь кэшик и небольшой резерв. Он решил не миндальничать с надоедливым противником, сильным ударом ошеломить его и, быстро окружив, разгромить, уничтожив до последнего сопротивляющегося человека. День клонился к вечеру, оставаться к ночи в этой неясности и неизвестности было нежелательно.
* * *
Почти
– Пусть держатся! Еще немного! Пусть монголы завязнут бесповоротно! – отправлял посыльных обратно эльтебер Ильхам с одобрения эмира. Сам тут же послал своих людей к резервной группе отрядов, которым приказал выступить и, наступая на монголов с тыла, захлопнуть ловушку.
* * *
Вроде все шло по намеченному плану. Монголы почти окружили болгар. Началась настоящая схватка, а не отвлекающая или с какой-то иной хитринкой. Такие вещи Субэдэй чувствовал тонко. Болгары бились отчаянно, более умело, чем руссы. И все же они должны были пасть, потому как их слишком мало… Но в какой-то момент Субэдэй без видимой причины забеспокоился. Кажется, все идет хорошо. Болгары вроде бы бьются на последнем издыхании. Но что-то тут не так. По ходу боя болгар почему-то не становилось меньше, скорее наоборот. Оказалось, не так их и мало. По крайней мере, на глаз – не меньше тумена. Конечно, монголов все равно было два к одному, да еще в тылу полтумена продолжал осаждать город Муран. Однако это все же не превосходство один к четырем. Вдруг Субэдэй, находящийся ближе к передовой, увидел, что задние ряды его армии начали приближаться беспорядочно, сумбурно. Причем странное дело, многие двигались спиной вперед. Посланные к арьергарду штабные офицеры доложили, что с тыла на них напал крупный отряд болгар, возможно, целый тумен, а то и больше. Откуда у них такие силы?
Тут до Субэдэя дошло, что на этот раз противник воспользовался всеми теми приемами, которые любили применять сами монголы: заманиванием, отвлечением, засадами… В конечном счете все это должно завершиться окружением врага.
– Назад! Вернуться к крепости! Соединиться там с нашими и быстро отступить! – на ходу начал раздавать приказы бахадур своим мингханам.
Но не тут-то было, болгары уже перекрыли все пути отхода. Мало того, оказалось, что монголы уже полностью окружены. Им теперь оставалось либо пробиваться, либо погибнуть. И пошла рубка. Страшная. Под звон клинков, глухих ударов булавами и кистенями, крики и стоны раненых, храпа ошалевших от крови лошадей. Ильхам, применив опять же излюбленный монголами прием карусели, не давал им смешаться со своими воинами, потому те, не имея возможности драться в контакте, несли огромные потери. К тому же из-за спин своих воинов-мужчин монголов продолжали обстреливать амазярки. Они не жалели стрел. А ведь у каждого лучника было три колчана по тридцать стрел в каждом: два – с легкими для людей, один – с тяжелыми для коней. Среди амазярок выделялась одна в прозрачно-алой накидке. Это была Аюна. Одевалась она в бою так по совету брата, чтобы ее подруги постоянно видели, где их командир.
В какой-то момент к Субэдэю сумел приблизиться Джэбэ. Сам он еле держался в седле.
– Ты ранен? – громко спросил у него Субэдэй.
– Да. Но не о том сейчас речь, – ответил нойон. – Бахадур, что станем делать?! Мы тут не победители…
Договорить им не дали. Нежданно откуда-то появились женщины-лучники и стали жалить их охрану стрелами. В какой-то момент перед глазами Субэдэя мелькнуло что-то красное. Будто появилось видение из его сна. Отбившись мечом от подлетавшей к нему стрелы, бахадур еще раз мельком глянул в сторону, где, как ему показалось, мелькнуло это алое нечто. Нет, ничего такого он там не увидел. Да разве о том сейчас должны быть мысли! Он, пробиваясь с боем, опять приблизился к Джэбэ, который явно еле держался в седле.
– Собери свой кэшик! – приказал ему Субэдэй. – Объединим его с моей охраной и будем прорываться. И да, ты видел Кукуджу?
– Он со своим минганом осаждает болгарскую крепость. Прикажешь прорываться туда, чтобы спасти его?
– Нет, нам это не удастся, – возразил бахадур. – Спаси его, Всевышний.
Ни о судьбе сына, ни о судьбе своей армии он больше не сказал ни слова. Джэбэ и спрашивать не стал. Все ясно и так.
Гвардейцы, вооруженные, помимо прочего, удлиненными копьями с крючьями для стаскивания всадника-противника с седла, не подпускали болгар к группе высокопоставленных офицеров и медленно двигались к периметру
* * *
Незаметно спустились сумерки. На этом фоне поле битвы выглядело как нечто потустороннее, как мир неживых людей. Кругом, насколько мог охватить пространство человеческий глаз, лежали мертвые в самых невообразимых позах, с искаженными от ужаса и боли лицами. В телах многих торчали пронзившие их копья, пики, стрелы. У некоторых не было головы, рук, ног. Они, отрубленные мечом, саблей, топором, валялись где-то рядом как немой укор хозяевам, не сумевшим их сохранить. Только к чему теперь такой укор? А кое-где средь этого месива нет-нет да и шевельнется, а то и застонет кто-то, еще не отдавший богу душу. Средь этой жути ходят команды болгар, собирая своих погибших и раненых. Их, к счастью, не так много по сравнению с поверженными монголами, но, к несчастью, все же и немало. Погибших похоронят сегодня же, для них уже копают могилы. Таков обычай. Раненых перевяжут, попробуют вылечить. А тела врагов останутся до завтра, может, и до более дальних дней. С утра над ними будут кружить вороны, выклюют им глаза, вырвут куски мяса. Позже специальные команды выроют для мертвых монголов глубокую длинную яму и покидают их туда как попало. И останутся они там, в чужой земле, безвестные. Скоро о них все забудут, даже родные перестанут оплакивать. Вскоре после того, как отсюда уедут люди, появятся здесь шакалы. Они станут доставать не очень глубоко лежащие тела и выть, зазывая на пир своих сородичей. Со временем уйдут и они. Кругом все стихнет. Лишь степной ветер будет разносить трупный запах по всей округе. Да ковыль заспешит покрыть образовавшуюся над общей могилой проплешину. Пройдет неделя-другая, затем месяц-другой, может, немного больше, и все здесь будет выглядеть так же, как и сто, двести лет назад. Вот и все, что останется от доблестных когда-то воинов. Такова участь побежденных – сгинуть без следа на земле и в человеческой памяти.
…На другом конце поля под конвоем вели плененных у крепости монголов. Их оказалось более четырех тысяч человек. Вначале они держали в осаде болгарский город Муран, позже их самих окружили другие болгары, вернувшиеся с поля боя. Монголам тут сопротивляться не было смысла никакого. Они уже знали о поражении своей армии и дожидались приказа нойона Джэбэ или бахадура Субэдэя о дальнейших действиях. Но не дождались. Зато им окружившие болгары сообщили, что оба военачальника монгольской армии бросили всех и удрали со своей гвардией.
Ильхам приказал пленных поместить в лагерь, построенный плотниками мордовского князя Пургаса. А с руссами разобраться позже отдельно и поступить с ними так, как прикажет эмир.
Весь следующий после сражения день ушел на подчистку поля боя и подсчет убитых, раненых и плененных. Своих и вражеских. После чего хан Ильхам отпустил людей Пургаса домой, вручив каждому по лошади из захваченного у монголов табуна и весьма значительные подарки из обоза Субэдэя для самого инязора.
На второй день утром Челбир первым делом приказал привести к себе киевского княжича Изяслава. Тот теперь не совсем понимал, в каком положении находится: то ли он уже свободный человек, то ли все еще пленный и для него поменялись лишь хозяева. Все же старался держать себя достойно своему званию. Высокий, со светлыми волосами и мягкой, еще юношеской бородой, он выделялся не только среди болгар, но и своих. Яркие синие глаза дополняли эту особенность, и казалось, от всего него несет светом и чистотой. Так подумала Аюна. Ее позвали на встречу как толмача.
– Княжич, ты сам видел, что мы дрались с пришельцами с Востока не на жизнь, а на смерть. Ведаю, что и руссы бились с ними так же, – обратился Челбир к Изяславу после взаимных приветствий. – Потому нам не просто любопытно, а необходимо знать, как происходила ваша битва с супостатами, почему вы ее проиграли.
Изяслав осмотрел сидевших в шатре эмира, эльтебера, Сидимера, еще нескольких, по всему, высокопоставленных военных. Особенно внимательно, как-то по-особенному он глянул на Аюну. Девушка стояла, словно отстраненная от всего, беспристрастно переводила слова эмира. Осмыслив вопрос, Изяслав, прежде всего, подумал, что от его ответа, возможно, зависит и отношение к нему хозяев положения. Да и зачем ему теперь что-то скрывать? И он о битве на Калке рассказал все, что знал и видел, не утаив, как трагически погибли его отец и многие русские князья. А завершил рассказ так: