Спасибо деду за победу
Шрифт:
Всю ночь напролёт пили чистый медицинский, закусывая вперемешку комсоставским пайком Сёмки и скромными красноармейскими харчами Василия. Вспоминали детство, и юность, и многих-многих из тех, кого с ними уже не было и никогда не будет. Делились воспоминаниями о пройденных боях - Сёмка, как и Василий, воевал с самого начала, и тоже навидался всякого - разного. Пухлявая Нюрка - сёмкина ППЖ - кокетливо повизгивая от сёмкиных шлепков по пятой точке, нажарила им картохи с салом. В общем, хорошо посидели, душевно. Ну и под конец гулянки, когда вышли под затянутое низкими тучами весеннее небо проветриться и оправиться, Сёмка, приобняв Василия за плечи, доверительно сказал: — «Хватит тебе, Вася, воевать
Василий подумал ... и согласился. И весь последний год войны почитай при штабе подъедался. А что? Ведь правду Сёмка сказал - и навоевался уже, и раненый много раз. Заслужил чай отдых-то!
Так-то с родным полком и дошёл Василий до конца войны. До самого практически логова. На севере ещё отчётливо громыхала битва за Берлин - два фронта, сомкнув железные объятия, давили последние трепыхания фашистской гадины. А здесь, в маленьком немецком городке с непроизносимым названием к югу от Потсдама, была тишина. И была весна. И был мир.
Первые несколько дней они не могли ещё понять и принять, что война для них закончилась. Что не будет больше бомбёжек и обстрелов, что не надо больше ходить в атаки, и торопливо закапывать в воронках убитых друзей, с которыми только сегодня утром ты хлебал горячую пшёнку из одного котелка ... нет больше постоянного и привычного, как зубная боль, ежеминутного страха смерти, нет изматывающего каторжного солдатского труда, нет окапываний, и марш-бросков, и расстрелов перед строем нет ...
Но потом до них наконец дошло, что ВСЁ ... что дожили! Что победили! Ах, как же им было хорошо в этот момент! Никогда в своей жизни - ни до, ни после - не были они такими счастливыми, не испытывали они такой чистой, незамутнённой, обжигающей эйфории! И потомкам их вряд ли когда доведётся испытать такое - разве что придётся им тоже воевать, и вернуться живыми с войны.
Но нет, эта война ведь была последней в истории человечества - думали они. После таких-то потерь, после таких горестей - никто уже никогда не захочет воевать. Впереди мир, вечный мир. И от этой мысли счастье их становилось всё больше и больше. Как же прекрасна была жизнь для тех, кто четыре года ежедневно смотрел смерти в лицо!
Всем им обрыдла война. Все они истосковались по мирному труду. Все они хотели как можно скорее из пехотинцев, артиллеристов, сапёров - стать вновь крестьянами, слесарями, инженерами и шоферами.
В один из этих счастливых, солнечных и тёплых дней друг Сёмка вызвал Василия к себе и сказал: — «Поехали, Вася, Берлин смотреть». Поехали так поехали. Рванули на сёмкином «виллисе», не забыв конечно прихватить с собой табельное оружие. До Берлина домчались быстро, а вот дальше пришлось уже пробираться на минимальной скорости. Огромный мрачный город представлял из себя сплошные руины, во многих местах ещё курящиеся дымами недавних пожаров.
Широкие улицы были от края до края завалены щетинящимися прутьями арматуры, разномастными и разноразмерными бесформенными кусками раздолбанных артиллерией зданий. Тут и там горбились обгорелые туши подбитых танков и самоходок - наших и немецких, ещё воняющих горелым железом и осыпающих со своих бортов куски окалины. В воздухе висел, слоился слоями смешанный запах дыма, гари и мертвечины - тысячи неубранных трупов солдат и мирных жителей ждали погребения и в руинах домов, и прямо на улицах некогда великой столицы народа, возомнившего себя высшей расой - и теперь жестоко расплачивающегося за свои безумные заблуждения.
И среди всего этого хаоса струилось не менее хаотическое движение людей и машин. Проносились, юрко лавируя между препятствиями, «виллисы» с красными звёздами на окрашенных в защитный цвет бортах.
И шли, шли, шли бесконечные унылые, как-будто серой пылью с головы до ног присыпанные колонны пленных немецких солдат. Те, кто ещё совсем недавно фотографировался на фоне Эйфелевой башни и Акрополя, кто рассматривал в бинокль московские трамваи и с шутками-прибауткам расстреливал из орудий подыхающий от голода Ленинград - теперь, понурив головы, равнодушные ко всему на свете, брели, шаркая разбитыми расхлябанными сапогами, по улицам поверженной и униженной столицы своего «тысячелетнего рейха», не просуществовавшего даже и дюжины лет.
Для них не нужны были конвоиров. Им некуда было бежать. Старый мир перестал существовать, и у всех у них была только одна надежда - что победители будут милостивы, и позволят им и их детям хотя бы просто жить и дышать. После всего того, что они натворили - там, на востоке.
О чём думал Василий, раскинувшись на заднем сидении «виллиса» и наблюдая вокруг себя берлинские картины мая 45-го? Да ни о чём он не думал, если честно. Василию было просто хорошо - как хорошо бывает траве, пригретой весенним солнышком. Радостно было ему, что он выжил на этой бесконечной и кровавой войне. Радостно, что едет он на машине по поверженному вражескому городу, и встречные бойцы козыряют другу его Сёмке - и заодно ему тоже козыряют. Радостно было смотреть на машущих полосатыми жезлами бойких девиц - регулировщиц в беретках на белокурых кудряшках, в юбчонках защитного цвета вокруг стройных ножек ... в общем, Василий незатейливо наслаждался жизнью, и вряд ли кто-то мог его за это осудить - после всего того, через что довелось ему пройти за эти годы.
Так вот лавировали-лавировали, и в итоге вылавировали к самому что ни на есть рейхстагу. Огромное здание с классической колоннадой, с квадригой валькирий на верхотуре - было сверху донизу покрыто копотью так, что невозможно было разобрать его первоначальный цвет. Поникшим орудийным стволом уткнулась в величественную лестницу обгорелая «тридцатьчетвёрка» с откинутым навсегда люком. Прямо за кормой «тридцатьчетвёрки» какие-то пацаны в драном грязном «фельдграу» - на вид лет 16-17, не больше - вяло копошились, складывая в штабель бесформенные обгорелые обрубки. «Видать наши из огнемёта долбили когда брали» - подумал Василий, выпрыгивая из «виллиса».
Поднялись по лестнице, зашли внутрь прямиком через обрушившуюся арку дверей. Внутри царил полный хаос - груды обломков, остатки обрушившихся лестниц, кучи каких-то бумаг разной степени обгорелости. И среди этого хаоса копошились многочисленные бойцы Красной Армии - победительницы. Бойцы были заняты выцарапыванием разнообразных надписей на стенах поверженного символа немецкого фашизма.
«А давай, Вася, мы тоже распишемся штоль» - поглядев на происходящее, изрёк друг Сёмка.
– «А давай!» Ушлый Сёмкин водила - тоже Сёмка и тоже земляк-вологодец - невесть откуда притаранил стремянку. Долго искали место где бы расписаться - всё от пола и до уровня вытянутой руки уже было покрыто надписями типа «военврач Карканица из Читы», «Ленинград Таллин Берлин» и «развалиными берлина удовлитворен».