Спасибо деду за победу
Шрифт:
– «Яволь, герр обер-лейтенант!»
Очередного убиенного фрицы как обычно скинули с телеги прямо посередине двора деда Евлампия. И как обычно - пинками выгнали Евлампия из избы вместе с глухонемой падчерицей Лукерьей. Гомонили по-своему, жестами показывая, что надо немедленно, прямо сейчас, похоронить тело, а то мол «шмутциг, фуй» - и зажимали носы. Мол, вонять будет.
Не повезло Евлампию жить на окраине деревни. Все эти дни именно его фрицы заставляли хоронить многочисленных бойцов несчастной армии генерала Ефремова, пытавшихся прорваться к своим
Но делать нечего - с фрицами не поспоришь. У них разговор короткий - чуть что не по ним, сразу очередь тебе в живот, и вот уже тебя самого соседи волокут на погост. Дед Евлампий, повздыхав и поматерившись втихаря, притащил из сарая носилки, взгромоздил на них уже успевшее окоченеть тело очередного страдальца, закинул сверху лопату - и на пару с молчаливой поневоле Лукерьей поволокли скорбный (и неожиданно тяжёлый) груз в сторону недальнего деревенского кладбища.
На окраине кладбища дед, хекая и сипя (годы-то не молоденькие уже!), кое-как расковырял в тяжёлой влажной глине неглубокую могилу. И перед тем, как свалить туда убиенного раба божьего, впервые оглядел его внимательным взором.
Убиенный был необычен и очень сильно отличался от всех тех, кого Евлампию доводилось хоронить в эти дни. Во-первых, он был явно старше - судя по густой седине, лет сорок пять, а то и больше. Во-вторых, раздетый как обычно фрицами до нижнего белья, демонстрировал очень странное это самое бельё: вместо привычных кальсон и рубах - какие-то непонятные и смешные коротенькие обрубки кальсон из тонкой ткани, выше середины бедра, разукрашенные в разные цвета и разрисованные какими-то животными, то ли котами, то ли медведями. И наконец - убиенный был непривычно упитан. Толстый живот, окорокообразные ляхи, пухлая физиономия ... настолько упитанных людей дед Евлампий не видал уже очень, очень давно - почитай, с тех времён, когда в молодости подъедался в приказчиках у вяземского купца первой гильдии Шилохвостова.
Ну да кем бы ни был этот странный чужак - а на том свете всех примут. С этой мыслью Евлампий ухватил труп за ноги с целью свалить его в яму. В этот момент Лукерья зашипела, зафыркала, замахала на деда руками. «Ну да, нехорошо эдак-то» - подумал дед - «Хоть креста и нету на нём, а всё душа живая была». И дед забормотал молитву, которую много-много раз довелось ему произносить в эти дни. «Со святыми упокой ... душу раба Твоего новопреставленного ... имя же его сам ведаешь ...» Лукерья, сложив руки перед грудью и потупив глаза, мычала в такт - поддакивала деду.
Домолившись, уже совместно за руки и за ноги аккуратно спустили холодное, окоченевшее тело неведомого страдальца в яму. «Прости, друг - нечем накрыть тебя. Ну да глаза закрыты у тебя, не будет тебе больно» - подумал Евлампий, берясь за лопату. И начал быстро - быстро закидывать могилку. Надо было кормить свиней, и навестить ночью заблаговременно спрятанную на болоте от фрицев корову - кормилицу, и сделать ещё миллион повседневных деревенских дел, которые сколько ни делай - а меньше их не становится.
Тем временем Василий лежал, закопавшись в кучу прошлогодней листвы, в нескольких десятках метров от шоссейки. Рядом
А по шоссейке всё шли и шли фрицы. Грохотали бесчисленные танки. Проносились, воняя бензиновым перегаром, юркие мотоциклы. Чавкали сапогами бесконечные пехотные колонны. А самое плохое - уже проскальзывали время от времени, пока ещё пугливо озираясь по сторонам, разномастно одетые и вооружённые стайки полицаев. А это означало, что фронт уже далеко, и немецкая власть здесь уже утвердилась плотно и надолго.
«Нет, не пройти мне здеся. Надо к партизанам уходить» - соображал Василий, наблюдая всю эту демонстрацию мощи единой Европы.
Но что делать с наследством бедолаги - внучка? Идти до партизан далеко, шансы дойти так себе. А отдавать фрицам нубук ... нельзя, никак нельзя.
Ещё немного поразмышляв, Василий отцепил от бедра любимую свою лопатку - и не вставая, начал быстро и умело копать прямо рядом с собой яму. Заглубившись на штык - просохшая уже земля, к счастью, не сочилась влагой - уложил в яму рюкзак и быстро закидал его землёй. Утрамбовал, уложил сверху дёрн, заровнял. Приметливым взглядом лесного жителя огляделся вокруг себя, запоминая - если судьба позволит сюда вернуться. Тихо по-пластунски отполз в подлесок. Встал, отряхнулся. И перекрестившись, пошёл мерным неспешным шагом на юг - в сторону партизанского края, навстречу своей солдатской судьбе.
Глава 14. Я дошёл.
13 мая 1945 года. Берлин.
В конце войны Василию, считай, повезло. Нет, ну сперва-то не повезло - в ноябре 1943 в боях за Киев ранило Василия весьма серьёзно. Левую ногу миномётными осколками почитай в мясо порвало. Так что провалялся Василий по госпиталям аж до марта 1944. А вот потом везение и началось.
Во-первых, вернулся Василий после госпиталей не куда-нибудь, а обратно в свой полк, в котором ещё с Курска воевал - а в ту войну не так уж часто такое бывало.
А во-вторых, и в главных - в полку свежеприбывшее пополнение вышел приветствовать и напутствовать новый замполит полка. А замполитом тем был ни кто иной, как Сёмка - односельчанин и дружище разлюбезный, с коим и аз-буки у начётчиков зубрили когда-то, и Деникина в гражданскую ломали. Тот самый Сёмка, который когда-то спас его от ареста - рискнув по тем жестоким временам не просто свободой, но и самой жизнью своей.
Нынче же Сёмка был товарищ майор, вся грудь в орденах. Естественно, оба они не подали виду, что узнали друг друга. И только уже под вечер, когда прибывшее пополнение обустроилось в блиндажах и познакомилось с боевыми товарищами, прибежавший из штаба полка боец сдёрнул Василия к товарищу замполиту.