Спасите, мафия!
Шрифт:
— Я видел у других. Глупо, — заявил он апатично.
— Может быть, — фыркнула я и шваркнула пакет на койку за его спиной. — Но если ты не сдашь свои штаны в стирку, ты будешь скоро не человеком, изображающим лягушку, а человеком, изображающим бомжа на вокзале. Выбор за тобой. Развели тут пафос из-за каких-то штанов! Лягушку эту тебе не стрёмно, типа, таскать, а нормальные штаны — стрёмно!
— А представь, как будут выглядеть эта шапка и те штаны? — безразлично вопросил Фран, но что-то в его голосе изменилось. Едва ощутимо, но… Я, кажется, поняла. Всё же ему больно из-за того, что ему приходится носить эту шапку, а выглядеть еще смешнее он не хочет.
Я призадумалась, а затем отлипла от подушки, подползла к парню и осторожно обняла
— Знаешь, ты мог бы снять эту шапку, потому что ты никому ничего не должен. Ни тому, кто тебя заставлял ее носить, ни тому, кто изначально уничтожил твою самооценку, — Фран вновь вздрогнул, но я продолжила: — Но я не буду предлагать тебе этого, потому что несмотря на то, что тебе больно из-за этой шапки, она же тебя и защищает. Не от мира — от тебя самого. Она говорит тебе: «Эй, Фран, посмотри! Ты не такой как все! Ты можешь быть лишь шутом, мальчиком для битья! Так не разочаровывай их. Язви. Причиняй боль. Так никто к тебе не приблизится и не плюнет в душу. Отгони всех своим поведением и мной, шапкой-лягушкой, к фрику ведь никто не захочет приближаться! И ты будешь в безопасности. Ты не поверишь людям. Ты не обманешься. Ты не захочешь улыбнуться. Потому что ты тупая лягушка, не больше! И это хорошо — лягушки же не чувствуют боли, если их таковыми назвать», — почему-то, пока я говорила, Фран словно весь сжимался, и когда я произнесла последнее слово, он прошептал:
— Хватит.
Но я не послушалась. И не в том дело, что я бесчувственная скотина. Просто ему нужно было это услышать. Услышать и понять.
— Вот только если тебе всю жизнь плевали в душу, это не значит, что так будет всегда, и ты не встретишь того, кто не подведет. Того, кому ты сможешь сказать: «Я живу для тебя», — и не получить в ответ слова: «Заткнись, тупая лягушка!» — а наоборот, поймаешь в ответ улыбку и слова: «А я — для тебя». Потому что так будет, не может не быть. Я не идеалистка и знаю, что жизнь — это череда потерь и разочарований. Но во всей этой темноте не может не быть света. Черный — это пустота, Фран. А белый — это весь спектр. Это и красный — любовь, и оранжевый — радость, и желтый — оптимизм, и зеленый — надежда, и голубой — нежность, и синий — покой, и фиолетовый — мудрость. В нем есть всё. А вот в черном нет ничего. Есть одна простая истина, доказанная физиками. Абсолютно черного тела не существует. И в нашей жизни тоже есть не только черный цвет. Может, над тобой и издевались, может, тебе и плевали в душу, но это не значит, что в темноте никогда не загорится маленький белый огонек, в котором будут соединены все цвета спектра. Ты его увидишь, Фран. Потому что темнота тебя не поглотила. У тебя светлая душа, и во всем этом мраке ты сможешь разглядеть свет. Будь ты сам темным существом, ты бы этот свет не заметил. Но ты его заметишь. Заметишь и поймаешь, чтобы никогда не отпускать. Потому что свет непременно заметит своего собрата. Ты будешь счастлив, Фран.
Повисла тишина. Парень смотрел на картину Шишкина, и мне казалось, что что-то не так в его взгляде… Он не был пустым и отрешенным. Мне казалось, что я вижу, как в его глазах мелькают мысли и чувства, которые он уже не мог прятать. Или не хотел… Я просто сидела рядом с ним и обнимала его со спины, пытаясь поделиться теплом и, возможно, тем самым пресловутым светом, который был так ему необходим. И пусть у меня самой его не очень много, я поделюсь. Потому что он мой друг, и он мне дорог. А я, может, и зараза, но зараза не злая, и уж точно не жадная. Я просто хочу, чтобы ему было хорошо, вот и всё…
— А как поймать его? — едва слышно спросил Фран, прерывая молчание, и я улыбнулась.
— Не знаю. Каждый ловит по-своему. Рецепта нет, но главное, захотеть поймать его всем сердцем, — ответила я.
— А если не удастся?
— Попробуешь снова. Главное, не сдаваться. А ты сильный. И ты никогда не сдаешься. И это значит только одно — когда-нибудь ты его
И снова тишина, и снова мысли, чувства и эмоции спрятаны под замок, но тишина эта — не давящая и не отчужденная. Она теплая и ее не хочется прерывать…
Фран вдруг чуть склонился вправо и впервые за всё это время сам пошел на физический контакт. До этого момента я обнимала его, а он был где-то далеко. А вот сейчас он позволил мне обнять себя по-настоящему, и я прижала его к себе изо всех сил, словно боясь потерять. Не знаю, может, я и дура, но я хочу помогать ему и по мере сил защищать. Потому что он и вправду мне как младший брат…
Не знаю, сколько мы так просидели — я обнимала парня, положив голову на его дурацкую шапку, а он прижимался ко мне, закрыв глаза и положив голову мне на плечо. Вот только идиллии, как и всё остальное, всегда заканчиваются. Закончилось и это спокойное и полное доверия время… Правда, доверие не ушло. По крайней мере, я в это верю.
— Врой, мусор! Ты несешь чушь! — раздалось в коридоре после хлопка двери, и Фран тут же отстранился от меня, резко распахнув глаза и натянув на моську вечное пофигистичное выражение. А вопли в коридоре продолжились:
— Я не знаю, что ты там себе навыдумывала, но нам не подходит теория Розенкрейцеров! Куда ты уходишь? Стоять! Я приказываю! Бесполезный отброс!!!
Орево стихло вдалеке, а я, едва слышно застонав, согнула ноги в коленях и, обняв их руками, уперлась в них лбом.
— Чего ему не сиделось спокойно?! — пробормотала я и услышала спокойный ответ:
— Ему никогда не сидится спокойно. Такой уж он человек. Или рыба. Но с его голосом на рыбу он не тянет.
Я фыркнула и, улыбнувшись, посмотрела на Франа. Что-то изменилось в нем, а если быть точнее, его голос был спокоен, но не безразличен, а пустота в глазах сменилась отдаленными намеками на чувства. Похоже, он и правда решил поймать свой свет, а для этого решил сначала попытаться не прятать все свои чувства под замок, и это заставляло меня улыбаться. Не его слова — то, как они были сказаны.
— Да, — кивнула я. — Громогласная акула — нонсенс зоологии. Но ведь она существует! Чудеса иногда случаются.
Фран покосился на меня и едва заметно кивнул, а затем, вновь воззрившись на пейзаж, вдруг спросил:
— В среду, говоришь, вы лишаете людей их имущества, чтобы попытаться поиграть в химчистку?
— Да, с самого утра, — ответила я и улеглась на койку моего друга.
— Оставь вещи. Не хочу повергать женское общество в транс, — заявил Фран пофигистично.
— Оу, ты решил о нас позаботиться? — усмехнулась я, складывая лапки на пузе и глядя в потолок.
— Нет, просто не вижу смысла устраивать массовые обмороки толпе женщин. Мало ли, потом еще и фанатки появятся? Оно мне надо?
— Не-а, не надо, — хмыкнула я, ехидно косясь на парня. — Одна фанатка есть — больше ни к чему. Я собственник, бугага! Хотя если Катька тоже зафанатеет, я против не буду — ей можно. Она человек проверенный и на гадость не способный.
— А как же то, что она предложила обыграть учителя? — съязвил Фран.
— Эх, братюня, — вздохнула я, скрещивая ноги в районе щиколоток, — знаешь выражение: «Ложь во спасение не греховна»? А знаешь, что батюшки говорят, будто убийство на войне допустимо? Вот и здесь что-то вроде. Может, ее поступок и выглядит подло, но лишь до тех пор, пока на него не посмотришь со всех сторон. Это был, по ее мнению, единственный способ защитить друга. И хоть ты ее другом и не считаешь, она записала тебя в свои товарищи. Ну, она вообще к слову «друг» относится очень ревностно, так что их у нее нет в принципе, но вот товарищи для нее и правда очень важны, и за них она готова драться до конца. Как ваш Савада. Она обычно методы выбирает очень тщательно и до такого не «опускается», но в тот момент она просто решила, что этого твоего «учителя» можно от тебя отвадить лишь хитростью, потому и поступила так. Она просто очень за тебя волновалась, хоть по ней и не скажешь.