Спасите, мафия!
Шрифт:
— Больно? — закончила я за него и поймала едва различимый кивок. — Он тебя сильно доставал, да? — еще один кивок. — Так сильно, что ты решил стать Лягушкой, которую можно мучить, и она ничего не почувствует?..
Фран кивнул в третий раз, а мне стало так тяжело и гадко на душе, что просто выть хотелось. Но вместо этого я просто сжала ладонь фокусника и тихо сказала:
— Запомни: ты никому ничего не должен. И прятаться от нападок Принца — тоже. Потому что ты не должен платить ни болью, ни унижениями, и можешь ответить на них. Тебе ведь было больно от его поступков, и ты скрылся за маской, которая давала лишь видимость покоя и облегчения, как на этой картине, — я кивнула на полотно Шишкина, а Фран вздрогнул, покосился на картину и вновь впился в мои глаза полным надежды и сомнения взглядом. — Но в душе ты продолжал страдать, именно потому и стремился
Фран немного помолчал, а затем кивнул и чуть заметно, одними лишь краешками губ улыбнулся. Я потрепала его по плечу, ловя полный благодарности и тоски взгляд, и, подмигнув парню, сказала:
— Не куксись, Фран. Всё у тебя будет хорошо. Ты поймаешь свой свет.
— Возможно, — пробормотал он, и я, кивнув, встала.
— Пойду я? — осторожно спросила я. — Или побыть с тобой?
— Нет, иди, — покачал головой фокусник. — Мне надо подумать. О многом.
— Надеюсь, ты придешь к тем же выводам, что и я, — улыбнулась я и направилась к двери.
— Я тоже надеюсь, — послышалось у меня за спиной, и я, обернувшись, поймала улыбку Франа. Подарив ему улыбку в ответ, я ушла к себе. Думать. О том, как можно было превращать ребенка в убийцу, как можно было доводить человека до такого состояния, что он спрятался от мира в непроницаемую раковину, и о том, насколько же сильный человек стал моим другом — ведь он вынес всё, что выпало на его долю, не только не сломавшись, но и сохранив душу светлой и абсолютно чистой… Настоящей.
====== 29) Одиночество неизбежно. Но мы никогда не убегаем. А потому, мы его просто уничтожим... ======
«Самое жестокое одиночество — это одиночество сердца». (Пьер Буаст)
POV Лены.
Проснулась я довольно поздно — в половине шестого утра. Необычно, ну и ладно. Для периодов депрессий это даже слишком рано, обычно не раньше восьми вставала, ведь кошмары усиливались, и заснуть мне удавалось лишь под утро. Права была Катерина: Бельфегор и впрямь на меня сильно повлиял. Наверное, я просто впервые встретила того, кто чувствовал то же, что и я… Быстро собравшись, я спустилась вниз и отправилась приносить пользу Родине в лице кур и индоуток, с надеждой не нарваться на вечно вопящего господина команданте. Вчера он разозлился, что я не явилась пред его светлы очи и, вломившись ко мне, явно начал играть в Короля-Рыбака, требуя задать вопрос. Но я его так и не задала, сказав, что отдыхаю, потому как меня только что чуть не пришиб кусок крыши, намереваясь превратить в немилый глазу оладушек. Рыцарь Суперби же заявил, что куски крыш просто так не падают. Эх, не знаком он с суровой российской действительностью, где даже потолки порой обваливаются! Счастливый… Впрочем, в данном случае он был прав, и я не стала отпираться, сказав: «Что случилось, то случилось, и не стоит из-за этого переживать», — на что получила довольно емкий ответ: «Мусор, ты нужна мне живой и невредимой!» После этого Суперби умотал куда подальше и заявился примерно через час, злющий, аки чёрт, и высказал мне всё, что думает о наших рабочих, Шалине и о том, что последнему стоило бы нанести визит и познакомить с лезвием меча, на что я ответствовала: «А смысл?» — и была удостоена длиннющей тирады о том, что я неблагодарный мусор, и если обо мне пытаются заботиться, надо принимать помощь, а не выпендриваться. Нет, он не такими словами говорил, конечно (разве что «неблагодарный мусор» и впрямь прозвучало), но смысл был тот. Я же заявила, что, если он Шалина убьет, его посадят, а если нет, всё равно посадят, потому как этот гадский тип — не наши трусливые работнички и наверняка заявит на него в полицию, а я не хочу, чтобы мой капитан сгнил в российских колониях, потому как он мне всё же не с боку припеку. Я сказала правду: за Акула всея Италии я всё же и впрямь переживала, а потому решила-таки это признать. Хотя, вообще-то, это странно: мне такое обычно не свойственно, да и он мне всё время хамит, зовет мусором, отбросом и странной девицей, но в то же время он разделяет многие мои взгляды и вообще обо мне, если можно так выразиться, по-своему заботится — взять хотя бы вчерашнее его заявление о том, что если Шалин пришлет еще кого по мою душу, он начхает на мое душевное
Вот за такими раздумьями я кое-как справилась с утренними делами и подошла к небольшому загону для лошадей, куда их выгоняли зимой на время чистки конюшен. Сейчас он, конечно же, пустовал, ибо «не сезон», и я прислонилась спиной к высокой деревянной ограде, состоявшей из трех горизонтальных планок, прибитых к высоченным столбам. Небо являло миру серость и уныние, а меня пробивало на «хи-хи»: я после вчерашнего вообще много ухмыляюсь. «Вспомнила молодость», что называется… И вот стояла я, глядела на пасмурное небо и смеялась. Нет, не в голос, но ухмылочка на губах явно играла. Только бы при гостях так не ухмыльнуться, а то еще сорву им контракт… А хотя не станут же они от него отказываться лишь потому, что сочтут младшую из хозяек фермы «неадекватной», верно?.. Риторический вопрос. И тут у стоявшего метрах в двадцати передо мной сарая я заметила царственно плывущую фигуру с закинутыми за голову руками и надменной усмешкой на губах. Угадайте, кто это был, кто мог вышагивать под серым предгрозовым небом, аки павлин перед цесаркой? Правильно, он самый…
— Эй, Бельфегор! — крикнула я и помахала ему лапкой. Несвойственная мне активность, конечно, но мне уже даже как-то наплевать. Я поняла, что появился человек, которого я способна понять и принять, а потому отталкивать его и продолжать свое одинокое существование я не собиралась. Правда, на краю сознания маячила еще одна мысль: о том, что вечноорущего капитана я тоже начала к себе подпускать и он стал для меня всё же важен, но я ее активно пинала, потому как я не могла его понять, в отличие от Принца — человека, принявшего мое настоящее лицо с безумной усмешкой и смех «на грани», который, тоже будучи на ней, смеялся точно так же…
— Кого я вижу, — протянул Бельфегор, повернувшись ко мне, и ухмыльнулся еще шире. В следующий миг он ускорился до состояния «я Спиди-гонщик на боллиде» и подбежал ко мне.
— Ничего себе скорость, — протянула я.
— А Принцессу это всё еще удивляет? — усмехнулся он, вставая напротив меня. Я снова оперлась спиной о деревяшки и посмотрела на небо.
— Нет, наоборот. Это интересно! Как и твои ножи. Как и твоя сила.
— Сила? — протянул Бельфегор, опираясь ладонями о планку за моей спиной на уровне моих плеч. — И в чем же она проявилась, раз ты ее увидела?
— Ты довольно худой, а поднял меня, словно я вообще ничего не весила, — пожала плечами я. Слава тебе, российский хоккей, я вновь могу рядом с ним находиться, не паникуя — фобия отступила. Не зря я тренировалась, не зря…
— Ши-ши-ши, Принцесса легкая, как пушинка, — рассмеялся он. — Сколько ты весишь?
Я призадумалась. На весы я не вставала уже ой как давно, но последний раз там было ровно тридцать восемь килограммов, при моем росте метр шестьдесят. Значит…
— Думаю, где-то около сорока, — ответила я, воззрившись на челку, заменявшую Принцу в выражении «посмотрел ему в глаза» эти самые глаза.
— Принцесса явно преувеличивает, Принц не дал бы больше тридцати семи, — заявил Бельфегор, а я, вспомнив его вчерашний поступок, подумала, что он, скорее всего, мою медкарту таки видел, так чего он дурью мается?..
— Ой, еще до миллиграмма давай высчитаем, — фыркнула я.
— А почему нет? — усмехнулся синьор «Сколько граммов вешать?» — вспоминаем известную рекламу и погибаем в конвульсиях, дорогие мои… Что-то Регина Дубовицкая вспомнилась — не к добру!
— А смысл? — хмыкнула я, скептически выгнув бровь.
— Принцу скучно, — усмехнулся этот самый Принц. — И любопытно!
— Ну, если скучно, Принцесса может вечерком познакомиться с весами, — рассмеялась я, а Бельфегор склонился к моему уху и прошептал:
— А Принц знает твой рост. Точно! До сантиметра!
— Откуда? — озадачилась я, хмурясь и таки снова вспоминая о медкарте, а господин Обломинго рассмеялся и прошептал по слогам:
— Сек-рет Прин-ца!
— Вредина, — фыркнула я, а Высочество соизволило отстраниться. — Бойся, Бельфегор, сейчас Принцесса попытается блеснуть своей логикой, но предупреждаю: она настолько нелогична, что становится страшно.