Спасти президента
Шрифт:
— Для своих — никаких секретов, Болеслав Янович, — счастливым тоном произнес Якушкин. — Фактически деньги упали с неба. Мы у себя в области немножко скорректировали государственную символику. На три месяца, по контракту с «Пепси».
— Как это «немножко скорректировали»? — не понял я. — Нашего гербового орла поменяли на двуглавую бутылку?
— До герба дело не дошло, — объяснил воронежский губернатор. — Хватило флага. Мы заметили, что в основе российского триколора и товарного знака «Пепси» одни и те же цвета. Белый, красный, синий — только в разном порядке. Вот мы у себя и привели порядок
Я прикинул все плюсы и минусы рискованной затеи Якушкина. Плюсы все-таки перевешивали. Конечно, подумал я, выходка губернатора попахивает явным кощунством. Однако — если вдуматься — кощунством ничуть не большим, чем мои выборы в президенты усопшего Президента. Мы с Олегом Валерьяновичем стоим друг друга. Я могу его отчитать, но не имею морального права делать это всерьез. Тем более, если должностной цинизм губернатора уже принес реальные деньги областной казне. Победителей не судят.
— Но что говорят простые воронежцы? — для приличия поинтересовался я. — Не протестуют?
— Народ безмолвствует, — заверил меня Якушкин. — Старшее поколение вообще не реагирует на символику. Флаги себе и флаги. Подумаешь, полоски вчера так, сегодня эдак... А молодым даже нравится. Они теперь выбирают сразу два «П» в одном флаконе — пепси и Президента.
— А оппозиция? Не встала на дыбы?
— С чего бы? — Олег Валерьянович опять довольно хмыкнул. — Зубатовцы наш триколор в упор не видят. У них-то свое знамя, красное. Так мы его и не трогаем...
Скорее всего, губернатор тщательно продумал свою идею. Но ставить Якушкина в пример другим было бы крайне опрометчиво: флаг все-таки у нас один, на всех его не хватит. Не желая искушать остальные субъекты Федерации воронежским опытом, я быстренько переключился на другой регион.
Буквы «Г», «Д», «Е», «Ж» и «З» никаких сюрпризов не принесли.
Вице-губернатор Иркутска Андрюша Миллер завел речь о семидесяти двух процентах — в обмен на треть угольных квот по региону. Я согласился бы отдать им и половину; только куда они денут этот несчастный уголь? У всех полно.
Из Калуги стали выпрашивать на оборонку полтора миллиона долларов сверх лимита, обещая при этом ничтожные тридцать семь процентов «за». «Ско-о-о-олько?!» — стальным голосом переспросил я. «Сорок семь», — туг же поправился глава калужской администрации. Сговорились на миллионе взаимозачетом и пятидесяти трех процентах.
Из Липецка, Махачкалы и Орла синхронно доложили о грядущих пятидесяти процентах. Круглым числам я не доверял, а потому выколотил из них еще по единичке с носа.
В Ростове-на-Дону губернатор Михаил Якубовский переманил у зубатовского штаба народную целительницу Бабку Варю, что могло поднять шансы Президента аж до пятидесяти восьми процентов. «...Бабка Варя — наш местный Чумак! — бархатным голосом вещал Якубовский. — У нее телеэфир в прайм-тайм и железная справка из психбольницы. Она уже неделю заряжает портрет Президента. Если надо, она может выступить хоть в день выборов, и ей ничего за это не будет...».
После Ростова косяком пошли регионы, где даже пятьдесят процентов мне давали без гарантии. Чередуя попеременно крупные угрозы и мелкие посулы, я припер к стенке Рязань с Самарой. Саратовского
В самый разгар дискуссии о тамбовском казначействе я вдруг увидел, как референт Петя, сидящий за столом напротив, беззвучно подает мне какие-то знаки.
Я оглянулся: в дверях стояла моя секретарша. Это означало, что в приемной меня дожидается срочный телефонный разговор. Сверхважный. Просто важные разговоры Ксении было велено тормозить до конца селекторной переклички.
Не прерывая тамбовчанина, я вслед за Ксенией выскользнул в приемную и увидел там целых два телефонных аппарата в положении «наготове». Серый (оперсвязь Баландина). И крапчатый (начальник кремлевской охраны). Господи, что еще за срочности?
Ксения тактично убралась в коридор, а я схватил серую трубку.
Пресс-секретарь Баландин звонил из своей машины. Обиженным тоном он сообщил, что прокатился до Крылатского зазря. Оказывается, Анна уже выехала из дому, примерно с полчаса назад. Куда? Точно не в Завидово, но куда и по какому маршруту, нет сведений.
— Нет сведений? — механически переспросил я. — То есть как это нет?
— Она никому не объяснила, — скупо отозвался Иван Алексеевич. «Вам самому видней!» — прозвучало в его голосе. Именины сердца закончились, и вновь Баландин счел себя обделенным. Аппетитную ложку икры пронесли мимо рта. Пресс-секретарь тонко намекал, что ему как хранителю заветных тайн президентской фамилии могли бы рассказывать и побольше. А то ему потом не наскрести на приличные мемуары.
Я отключил любопытного пресс-секретаря и тут же взялся за трубку в крапинках. Получив от меня вчера выговор, начальник кремлевских секьюрити с утра безостановочно бдил по пустякам. Но теперь его дотошность разродилась дорогим подарком: я узнал, что шесть минут назад автомобиль президентской дочери проследовал КПП за Боровицкими воротами. Будут ли указания, Болеслав Янович? Нет, не будут, благодарю за службу. Отбой.
Маршрут определился. Это было похуже урагана.
Серый волк, страдая рефлексией, упустил-таки время для обманного маневра. Красной Шапочке надоели телефонные отговорки через секретаршу. Красная Шапочка отправилась в лес самолично проведать бабусю.
Режим допуска в Кремль ближайших родственников Президента у нас предельно облегчен: минимум досмотра. Это значит, что в любую минуту президентская дочь может объявиться здесь. Или в предбаннике Екатерининского зала. Или, не дай Господи, в лазарете у Рашида Дамаева — если хоть что-то заподозрит!
И тогда абзац.
«Бабушка, почему у тебя такой странный пульс? — Это метроном, деточка. Пульса у меня давно уже нет»...
Анна — не туповатый охранник Макин и не глухонемой Шульпяков с ядерным чемоданчиком. Ее не удержишь на дальнем расстоянии от тела.