Спираль
Шрифт:
Это было имущество Рамаза Коринтели. Все в квартире выглядело простеньким и дешевым, но заботами Инги оставляло впечатление простора, чистоты и уюта.
На этом фоне особенно, точнее, неуместно шикарным казалось содержимое гардероба. Первые шесть дней Рамаз Коринтели не интересовался, что представляет собой его имущество, ощущая своеобразную брезгливость ко всем вещам. Он брезговал постелью, на которой лежал, брезговал креслом, в котором сидел, брезговал посудой, из которой ел…
Лишь на седьмой день решился он открыть дверцу гардероба. Неприятный запах нафталина обдал
Рамаз выдвинул ящик. Вытащил из него стопку дорогих полотенец. Она была тяжелая. Он сбросил ее на стол и принялся разбирать.
И вдруг остолбенел, совершенно пораженный, — в середине пачки обнаружился полиэтиленовый пакет, набитый пистолетными патронами.
Озадаченный, он опустился в кресло с пакетом в руке.
«Интересно, от какого они пистолета?» — подумал он, запуская руку в пакет.
Покатал на ладони увесистые патроны.
«Похоже, что от ТТ», — решил он и высыпал из пакета на постель. Патронов оказалось пятьдесят штук.
«Где патроны, там должно быть и оружие», — подумал он. Лихорадочно обшарил всю квартиру. Не найдя ничего, немного успокоился. Прежде чем сесть, открыл книжный шкаф. Там неряшливо валялись пять книг, всего-навсего пять. Все они оказались полураспотрошенными учебниками физики и высшей математики.
Рамаз Коринтели горько усмехнулся. И так же небрежно свалил книги обратно.
«Кто такой Рамаз Коринтели?
Вернее, кто такой я?»
Патроны, расхристанные учебники и дорогая одежда наводили на размышление.
Наконец, набравшись духу, вынул из ящика паспорт Рамаза Коринтели. В нем лежали водительские права.
Когда в больнице главный врач показал ему этот паспорт, он даже мельком не взглянул на него. Зураб Торадзе, почувствовав, какая буря волнений поднялась в душе академика, сразу спрятал паспорт в карман. А доставив пациента в квартиру, демонстративно положил документ в ящик.
С фотографии паспорта и водительских прав смотрел еще более молодой их владелец. Рамаз Коринтели почувствовал, как растет его отвращение, хотя не мог понять, почему столь неприятны ему фотографии энергичного, здорового, довольно красивого юноши. И ответил себе — вопреки долгим раздумьям и анализу, академику все равно трудно поверить, что этот зеленый юнец, вызывающе глядящий со снимков, он сам.
Он небрежно бросил документы в ящик и опустился в кресло.
«Круглый сирота, опекун младшей сестры, студент-заочник, где он работал, чтобы иметь источник доходов на приобретение столь дорогостоящей, модной одежды? Разве рабочие на инструментальном заводе получают такую зарплату?
Может быть, родительское наследство?
Насколько я информирован врачом, вся наследственная собственность сына — отчий дом в деревне, и тот не продан».
Рамаз
«Нет, честным трудом молодому человеку так не разжиться!»
Вскочив как ужаленный, он сунул пакет с патронами в полотенца и положил их на прежнее место.
Первые два дня Инга не отлучалась от брата, помогая ему чем могла. Рамаз Коринтели чувствовал, что при каждой встрече с сестрой его тело будоражит горячая кровь. Он боролся с самим собой. Ему не хотелось называть своим словом возмущавшее его чувство, не хотелось признаваться себе, что он любит сестру… не как сестру, но как женщину.
Наконец, не совладав с нервами, он безо всякой причины хватил тарелкой об пол, только осколки брызнули в разные стороны.
— Что с тобой? — перепугалась Инга.
— Ничего! — подавленно ответил Рамаз. — Сам не пойму, что со мной. А ты уходи сейчас. Приходи раз в три дня. Так будет лучше. Видишь, я еще не в норме. Все меня раздражает, все выводит из себя. В одиночестве я более уравновешен. Память медленно возвращается. Извини, что невольно расстроил тебя.
— Лишь бы тебе было хорошо. Я сейчас уйду.
Инга собрала осколки, высыпала их в ведро и вынесла. Вернувшись, подошла к брату.
— Сейчас как? — грустно улыбнулась она.
— Лучше. Еще раз извини. Поверь, я не хотел обидеть тебя. Сам не понимаю, что на меня накатывает.
— Пустяки. Все образуется. Если буду нужна, звони, не стесняйся.
— Обязательно. И вообще, не приходи, пока не позвоню. Договорились?
Инга улыбнулась в ответ, поцеловала его и ушла.
Она ушла, и квартира сразу опустела. Тоска сжимала сердце Рамаза. Мучительное чувство томило его. Тело чего-то требовало. Он не мог понять, чего не хватает ему. Одно было ясно: телу непременно требовалось «что-то» именно в те минуты, когда он находился во взвинченном состоянии. И вот сейчас, после ухода Инги, он как будто сидел на углях, так горело все тело.
Как выжатый свалился он на диван, закрыл глаза и отдался мыслям.
Чего недоставало телу? Может быть, женщины?
Разумеется, и ее тоже. Но то, что терзало его сейчас, не имело к женщине ни малейшего отношения.
Тяга к женщине то радовала, то смущала его.
Вспышку страсти он впервые ощутил на десятый день после операции, когда медсестра делала ему укол. У маленькой, упитанной, как осенняя перепелка, девушки загнулся внутрь отворот белого халата, обнажив крепкую грудь.
Его кинуло в пот, щеки вспыхнули, казалось, что они горят на бледном пламени спиртовки. Им владело одно желание — протянуть руки, уложить ее на постель, стащить этот белоснежный халат и прильнуть к ее груди.
И сейчас же его охватило чувство ужасного стыда, сознание невидимой веревкой связывало его по рукам и ногам, лишая возможности пошевелиться. Страсть морским отливом уползла вспять. Рамаз Коринтели жестоко разругал себя и стал думать о другом.
Сначала ему мнилось, что он легко совладает с собой, но оказалось, что за отливом следует прилив. Море словно поднималось на тысячи ног и медленно, но упорно надвигалось на берег.