Спираль
Шрифт:
— Вы о чем? — не понял тот.
— Вы, говорю, поступили неправильно, предлагая соавторство академику Давиду Георгадзе.
Ректор побледнел, мешком опускаясь в кресло.
— Не понимаю, о каком соавторстве речь?!
— Все вы прекрасно понимаете и знаете, товарищ ректор! Вы предлагали себя в соавторы Давиду Георгадзе в случае открытия им пятого типа радиоактивности, обещая за это добиться присуждения всесоюзной Государственной премии. Вспомните, не так ли все было? Хотите, я точно укажу, где родилась у вас блестящая идея соавторства? В Москве, на сессии. В буфете Дворца съездов вы пригласили старшего коллегу на ананасовый сок. На вас был
Ректор как оглушенный бессмысленно уставился на наглого, невесть откуда свалившегося на его голову молодого человека.
— Не помните? Сейчас напомню. В ответ академик достал деньги и расплатился за ананасовый сок.
— Откуда вы это знаете?
Как из другого мира донесся до Коринтели глухой голос ректора.
— Я знаю все. Знаю, что разговор о соавторстве вы задумали не в тот день. Двумя днями раньше вы подготовили почву. Вспомните, как вы были в гостях у академика Владимира Сергеева на Кутузовском проспекте? Вам хотелось показать Давиду Георгадзе, как вы близки с этим известным ученым, от которого фактически зависит судьба государственных премий в области физики и астрономии. Знаю и то, что лифт не работал. На четвертом этаже, прежде чем позвонить, вы передохнули. Давиду Георгадзе сказали, что не хотите являться запыхавшимся, а сами незаметно нащупали в кармане флакон «Шанели», предназначавшийся супруге хозяина.
— Кто вы такой? — прохрипел ректор.
— Вы, наверное, помните — была ужасная жара. Галстук у вас был ослаблен. Передохнув, вы затянули узел потуже и нажали звонок. По полнейшему безмолвию вы оба поняли, что ток отключен. Поэтому-то не работал лифт. Вы осторожно постучали в дверь и еще до того, как ее открыли, почтительно склонились.
«Допустим, Давид Георгадзе все рассказал ему, но не с такими же подробностями? Он так живописует, словно находился рядом и все видел сам», — глаза у ректора становились все круглее.
— Прежде чем открыли дверь, вы обтерли платком потное лицо.
— Довольно! — вскочил на ноги ректор. — Чего вы добиваетесь? Если задумали шантажировать меня, то крупно просчитались. То, что вы рассказали, пусть даже это правда, не кажется мне преступлением, и потом, где у вас доказательства?
— Я не собираюсь ничего доказывать, товарищ ректор, кроме одного. Помните, с какой ироничной улыбочкой вы процедили: «Итак, это вы обладатель феноменальных способностей и знаний?» Мне захотелось доказать вам, что я знаю все, знаю такое из вашей жизни, что вы даже представить себе не можете. Однако закончим это. Хочу довести до вашего сведения, что Давид Георгадзе не доказал существование пятого типа радиоактивности, хотя интуиция вывела его на правильный путь. Возможно, что проблема была бы им решена, не вмешайся несчастный случай, вы, видимо, знаете — кровоизлияние в мозг, и вероятность благополучного исхода равна нулю. Зато я открыл пятый тип радиоактивности. Труд мой написан и ждет своего часа. До той поры вы должны уладить мои дела. Если вашими заботами мне в январе вместе с дипломом присвоят звание кандидата, я принимаю предложение, сделанное вами академику Георгадзе. Я, будьте уверены, не оставлю вас с носом и не стану расплачиваться за ананасовый сок. Согласитесь, что для молодого человека Государственная премия значит очень многое! Счастливо оставаться, товарищ ректор!
От стука двери ректор вздрогнул, как от внезапного выстрела. Он не помнил, сколько просидел, погруженный в раздумье.
— Слушаю, батоно Серги!
— Принесите мне все документы студента третьего курса заочного отделения физического факультета Рамаза Михайловича Коринтели!
Через десять минут проректор с папкой в руке вошел в кабинет ректора.
— Вы знаете лично этого молодого человека?
— Знаком.
— Что он из себя представляет?
— Последний двоечник и лодырь. Второго такого трудно найти — хулиган и чуть ли не состоит на учете в милиции.
— Да что вы такое говорите?! — вскричал пораженный ректор.
Проректор смешался. Он не понял, что возмутило начальство.
— Вы не путаете? Мне нужны сведения о Рамазе Михайловиче Коринтели.
— Именно о нем я и докладываю вам. Дважды дело этого молодчика фигурировало в товарищеском суде.
— Боже мой! — простонал ректор, утыкаясь головой в руки.
«Хулиган, сомнительная личность, товарищеский суд, лодырь и двоечник… Откуда же в таком случае это великолепное знание физики и астрономии? Как же он справился со сложнейшей научной проблемой, откуда знает иностранные языки?»
Испуганный проректор боялся пошевелиться. Молчание затянулось надолго.
— Я могу идти? — наконец почтительно осведомился он.
Ректор кивнул.
Проректор облегченно вздохнул и осторожно поднялся.
— Передайте секретарше, пусть вызовет мне машину и позвонит в министерство, что я не смогу прибыть на заседание, неважно себя чувствую! — крикнул ректор вслед уходящему на цыпочках проректору.
Во дворе заработал мотор «Жигулей». Рамаз очнулся, отошел от окна, сел на стул.
Почему на сердце такая тяжесть? Может быть, потому, что, глядя по утрам во время бритья в зеркало, он не может привыкнуть к своему новому лицу? Нет, подобные проблемы его уже не волновали. Прилив энергии, юношеская жизнерадостность и темперамент давно сделали свое дело.
Но что же случилось сегодня, отчего так тягостно душе и телу?
Что-то знакомое было в этом состоянии — он понял, что его организм воспринимает сигналы бедствия. Сигналы летели отрывисто, импульсами, и каждый импульс пулей прошивал сердце, оставляя за собой раскаленный ход.
Холодный кофе не выпит и до половины. Готовить новый не было ни сил, ни желания.
Внезапно в комнате померк свет.
Удивленный Рамаз повернулся к окну.
«Вечереет или светает?»
В полном недоумении он торопливо вскочил и подошел к нему.
Лишенное голубизны небо подернулось мерцающей чернотой. Давно взошедшее солнце не озаряло ни небо, ни землю. Среди россыпей звезд оно походило на крупную медную монету.
Рамаз кинулся к стоящим на письменном столе часам. Ровно восемь. Темнота не убывала. На улице не было ни единой живой души. Импульсы тревожного сигнала как дробью пробивали его.
Он метнулся к транзистору.
Голос диктора несколько успокоил его. Он понял, что жизнь не совсем вымерла в городе. По радио передавали последние известия. Дикторы ритмично сменяли друг друга. Голоса обоих были хорошо знакомы Рамазу, хотя он не знал ни имен, ни фамилий обладателей этих голосов.
Вдруг голоса как будто удалились. Точнее, они как будто пробивались издалека, с другого конца преображенной, плавающей в черном пространстве земли, на которую сверху смотрело остывшее солнце цвета ржавой меди.