Спираль
Шрифт:
— Английский с пятого на десятое, вот ее дядюшка или дедушка, тот лучше говорит по-английски.
— Еще какой-нибудь знает?
— Лия?
— Нет, ее дядюшка или дедушка.
— Не думаю.
— Сегодня же позвони в Москву высокочтимому Гугаве. Если они говорят по-английски, я буду французом, а то поймут, что я не англичанин. Я стану французом, который хорошо знает английский. Понятно?
— Понятно. А дальше что?
— Дальше я должен как-то познакомиться с Лией. Если бог поможет и она окажется мещанкой, ты представляешь, что значит для мещанки француз! Жерар Говен или хотя бы Мишель Леруа… Однако нет, никак не Леруа! Гораздо импозантнее Мишель де Леруа. Тебе известно, что означает для
— Рамаз, я не терплю таких штучек!
— Что поделаешь, мой милый, такой у меня стиль.
Злость обожгла Сосо Шадури; когда он проглатывал застрявшую в горле матерщину, она исцарапала ему гортань, как острая кость.
— Допустим, ты познакомился. Что дальше?
— Дальше надлежит заслужить доверие, чтобы меня пригласили в дом моего советского коллеги. Затем приглашаю их в ресторан. Хотя театр или консерватория лучше ресторана, там не встретишь знакомых. Заруби на носу, уважаемый Сосо, на тот случай, если знакомство состоится: сия категория людей не изнуряет себя хождением по театрам и симфоническим концертам. Придется мне два оставшиеся до поездки дня употребить на разучивание какой-нибудь новейшей галльской песенки, а на фортепьяно я подберу современное французское попурри.
— А дальше?
— Дальше? — вдруг вышел из себя Коринтели. — Немного пошевели мозгами, которые ты замуровал за своим пуленепрошибаемым лбом!
Ради ста тысяч долларов Шадури и на сей раз проглотил застрявшие в горле злобу и брань, и опять острая кость исцарапала ему гортань. Он понимал, что без Рамаза Коринтели дело не выгорит, иначе вцепился бы ему в глотку или наделал дел похуже.
Рамаз понял, что переборщил.
— Потом мы со стариком провожаем обворожительную Лию в Тбилиси.
— Дальше?
— Ты еще не понял, что нам делать дальше?
— Понял. Я сам вижу, что по-другому нам не выкрутиться.
— Лия — необходимое звено нашей операции, к тому же самое ненадежное. Выход один. Обворожительная Лия должна познакомиться с моим темпераментом. Разве дочка такого отца и супруга, мужественного из мужественных, предаст огласке свои любовные похождения?
— Какая есть гарантия, что приберешь ее к рукам?
— Надо попробовать. Во всяком случае, нам необходимо сблизиться с ней, чтобы познакомиться со старым физиком. Однако я не теряю надежды, что уважаемая Лия не отвергнет жестоко любовь молодого человека. Понятно тебе?
— Понятно.
— Тогда будем считать наш сегодняшний разговор основой операции. Детали, видимо, уточним в Москве. Сейчас набросаю текст визитной карточки. У тебя, кажется, есть человек в типографии, отнесешь ему, пусть срочно изготовит… А впрочем, к черту! Никакой не француз и никакой не англичанин! Мне будет трудно играть роль иностранца целые семь дней. Один неверный шаг, и все полетит к чертовой матери. Поэтому в Москве я буду… хотя бы Нодаром Барамидзе! Завтра вечером вылетай в столицу и забронируй мне номер в «Интерконтинентале». Вы представляете, уважаемый Сосо, как звучит для молодой дамы слово «Интерконтиненталь»! — Рамаз взял полный стакан боржома и жадно выпил его.
— Позвольте поздравить вас, молодой человек! — Академик Владимир Матвеев похлопал Рамаза по плечу. — За ваше дипломное исследование научный совет единодушно присвоил вам звание кандидата физико-математических наук.
— Благодарю вас, Владимир Герасимович!
— Но главное не это! Я воодушевлен вашим вторым замечательным исследованием. Пятый тип радиоактивности, открытый вами, за две недели станет известен всему миру.
— Я счастлив слышать от вас такую оценку, Владимир Герасимович!
Матвеев
«Как он сдал за эти три года!» — с сожалением подумал Рамаз.
Большая дружба связывала Давида Георгадзе с академиком Владимиром Герасимовичем Матвеевым. Особенно московский коллега помог грузинскому ученому, когда по инициативе Георгадзе в Тбилиси создавали исследовательский институт астрофизики. Сначала Матвеев оказывал помощь аппаратурой и научно-техническими консультациями, затем взял к себе семерых молодых физиков из Тбилиси для прохождения соответствующей практики. В дальнейшем они вдвоем разработали множество совместных тем, провели несколько симпозиумов и встреч. Обмен командировками и мыслями превратился в обыкновение.
Владимир Герасимович Матвеев с виду походил скорее на бывшего баскетболиста, нежели на всемирно известного астрофизика. До двух метров ему не хватало десяти сантиметров. Бородка «буланже» и очки очень шли ему. Как-то, находясь в больнице, он сбрил бороду, и ни домашние, ни сотрудники не могли его узнать. Золотистая «буланже» настолько органично выглядела на его лице, что казалось, он вышел с ней из материнской утробы. Поэтому всем, видавшим его детские фотографии, казалось удивительным отсутствие у него в детстве привычной бородки.
— Послезавтра в двенадцать часов я вынесу ваш вопрос на научном совете института. До той поры дам прочитать вашу работу двум профессорам и подготовлю их к выступлению. Заранее хочу поздравить вас и объявить, что послезавтра после двенадцати вы, двадцатичетырехлетпий юноша, официально встанете в один ряд с избранными, знаменитыми советскими учеными!
Владимир Герасимович подавил волнение, поднялся и заходил по комнате.
— Мне много раз доводилось встречаться с талантливыми людьми. Встреча с талантом — счастье. К сожалению, человеку не часто выпадает подобное счастье. Истинных дарований мало, крайне мало. Сейчас много образованных, интеллигентных ученых, несравненно больше, чем было двадцать или даже десять лет назад. Знают языки, играют на музыкальных инструментах, обладают изысканными манерами, одним словом, очень хороши как интеллектуалы, но, к несчастью, очень плохи как теоретики и экспериментаторы! Есть и другая категория: вышедшие из деревень провинциалы, рвущиеся прошибить лбом любые стены и во что бы то ни стало занять место среди ученых. И прошибают-таки! Армия их довольно велика, и, к прискорбию, общий уровень наших ученых, как это ни покажется парадоксальным, сегодня более провинциален, чем был сорок или тридцать лет тому назад. Сегодня, когда сужаются специализации и возникает столько новых областей науки, общий уровень, видимо, понизится больше прежнего.
Лицо академика омрачилось. Какое-то время он молча и задумчиво прохаживался по кабинету, затем махнул рукой, подошел к креслу и тяжело опустился в него.
«Как он сдал!» — снова подумал Рамаз.
— Да, не часто выпадает счастье встретить истинный талант. О большом таланте и говорить не приходится. Может пройти вся жизнь, и ни разу не ощутишь радости от встречи с большим, ярким талантом. Мне повезло, молодой человек, определенно повезло. Вы — большой, яркий талант. Во-первых, потому, что вам двадцать четыре года. Вундеркиндство исключено. Вместе с тем, вашего дипломного исследования, тем более — открытия пятого типа радиоактивности, вполне достаточно, чтобы стать известным ученым. Но я чувствую, что у вас все еще впереди. Знайте, пока я жив, двери моего института открыты перед вами. Мы создадим вам все условия для настоящей научной работы. Прекрасно, что вы в совершенстве знаете языки. Вам уже не придется терять время на их изучение. Семья у вас есть?