Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев
Шрифт:
И так двое людей, имея выбор, сделали его сообразно понятиям о достоинстве и личной гордости. Было ли это предпочтение мудро… кто знает. Во всяком случае, мужчина и женщина в ту пору сочли его единственно верным и возможным. А что они думали после, оказались ли терзаемы сомнениями, пресловутым вопросом «а если бы?..» — об этом никто не узнал, а если узнал, то никому не поведал.
'Для нас остается загадкой — какими соображениями руководствовался Курцио аусф Монвузен, составляя план спасения Короны. Действительно ли он был уверен, что иных способов нет? Искренне ли надеялся убедить сподвижников преступить ценности, воспитание и мораль сословия? Это, увы, нам узнать
В контексте борьбы за влияние в узкой группе ближайших сподвижников императора, Курцио аусф Монвузен безусловно выиграл. Ведь именно его предложения и расчетылегли в основу стратегии Готдуа, привели к решению начать полноценное завоевание «Красной полосы на белом щите». Однако во всеобъемлющем смысле Король шпионов так же, безусловно, проиграл — император отверг всю «футуристическую» часть плана. И, судя по дальнейшим действиям, лазутчик рассматривал этот проигрыш как главную неудачу своей жизни. Как печальный финал грандиозных амбиций перебежчика, рассчитывавшего на феерический взлет под владычеством более щедрого и дальновидного покровителя'
Курцио долго сидел, обхватив руками голову. Если бы его сейчас увидел какой-нибудь живописец, то немедленно схватился бы за бумагу и кусок угля, торопясь сделать набросок. Настолько выразительным в каждой черте стал образ полного крушения планов и чаяний. Монвузен выглядел как человек, потерявший все, надежду в том числе. Так длилось около получаса, и кто знает, что за мысли бродили в голове лазутчика?.. Затем Курцио встал, обмахнул платком кафтан, стряхнув отсутствующую пыль. Посмотрел в небольшое зеркало, с кривой ухмылкой отмечая дурное сочетание пудры, обрюзгшего лица и пота.
Что было дальше — также остается загадкой, поскольку не осталось ни свидетелей, ни воспоминаний о том, как Монвузен провел остаток ночи. Можно сказать лишь, что он делал некие записи, которые затем кропотливо сжег. А также составлял и отправлял через доверенных гонцов зашифрованные письма, причем посланники служили Монвузену лично, а не получали жалованье из императорской казны. Одно письмо, впрочем, он оставил в специальной шкатулке для секретаря, чтобы послание ушло с рассветом, без промедления. Адресовано оно было Его Величеству Оттовио Готдуа.
Еще Курцио достал из тайника мешочек, доверху набитый серебром островной чеканки. Монеты были не слишком старые и не новые, поистершиеся от долгого использования, однако не настолько, чтобы навлечь обвинение в умышленной порче с целью «напилить» драгоценного металла. В общем, то были «незаметные» деньги, безликие, как хороший шпион.
За час до позднего рассвета Курцио прошел тайным ходом в некий домик, затерянный на просторах большого парка. Там он, переодевшись в платье обычного горожанина, сел на коня. Путь Монвузена лежал в сторону Мильвесса, к морю и быстрым кораблям, что, несмотря на осенние бури, все же рисковали запрячь парусами грозный ветер. Бывшего шпиона ждал весьма долгий путь…
'Интересно, что думал Король шпионов далее, когда из тумана неопределенности выступила, подобно обсидиановой скале, новая беда, которую никто не мог предусмотреть и соответственно предупредить? Видел ли он злую насмешку судьбы в том, что Хаос распада империи, вместо того, чтобы
Что ж, этого мы не узнаем никогда. Одно можно сказать определенно — после одобрения «Плана Курцио», даже в его усеченном виде, начался обратный счет дней, неизбежно ведущий к войне. И сколь бы мы, глядя с высоты минувших столетий, ни возлагали на Разрушителей ответственность за Войну Гнева, следует признать, что первую искру будущего пожара высекли Оттовио Доблестный и его сподвижники'
Глава 14
Глава 14
Сударь ты наш батюшка,
Сударь, наш заступничек,
Что изволишь в котле варить?
— Кашицу, матушка, кашицу,
Кашицу, сударыня, кашицу!
Сударь ты наш батюшка,
Сударь, наш заступничек,
А где изволил крупы достать?
— За рекой, матушка, за рекой,
За рекой, сударыня, за рекой!
Песня лилась над притихшей деревней, звучала громко и звонко, вроде бы совсем не к месту и в то же время удивительно красиво. Девица пела так, словно не было опасности, неумолимо приближавшейся к селению, а всех забот у крестьян — выбрать, что сготовить на ужин да чем занять себя коротким вечером осенней поры. Елена даже заслушалась, хотя к песням и прочим стихам в виде поэзии была по большей части равнодушна.
Сударь ты наш батюшка,
Сударь, наш заступничек,
Нешто своей крупы не было?
— Сорная, матушка, сорная,
Сорная, сударыня, сорная!
Сударь ты наш батюшка,
Сударь, наш заступничек,
А чем изволишь мешать ее?
— Палкою, матушка, палкою,
Палкою, сударыня, палкою!
Сударь ты наш батюшка,
Сударь, наш заступничек,
А ведь каша-то выйдет крутенька?
— Крутенька, матушка, крутенька,
Крутенька, сударыня, крутенька!
Забор, окружавший селение, представлял собой редкий частокол, который на отдельных участках был заколочен досками, остальные промежутки заполнялись «плетенкой» из лозы, каркасной набивкой, глиняной мазанкой и прочей строительной импровизацией. Все это шло как мозаичная чересполосица, отражая годы изобилия и сменявшую их пору экономии. В целом ограда казалась более-менее прочной и неплохо защищала от воров, а также разбойников, однако задержит ли ограда профессиональных вояк — вопрос оставался, так скажем, дискуссионным. Поэтому жители под руководством Кадфаля и Бьярна деловито укрепляли совсем старые и слабые места. На строительный материал безжалостно шли постройки за пределами обороняемого периметра. Все протесты Бьярн пресек старой цитатой некоего рыцаря-наемника, который, организуя городское ополчение, сказал: «Если крестьянин потеряет лошадь, он пойдет домой пешком, если сгорит сарай, построит новый. Лишь мертвец не знает нужды ни в чем».
Помимо этого сколачивались противокавалерийские рогатки, часть кос организованно переделывалась под эрзац-копья и совны, деревня стучала, звенела и вообще мрачно готовилась. Гамилла приняла командование женской частью народонаселения и муштровала баб с девками на быстрое тушение пожаров. Детей увели в лес, а также растасовали по близлежащим селениям, у кого там были родственники.
Над всем предприятием незримо витал дух некой обреченности, мрачного ожидания беды — «займем себя чем-нибудь, чтобы не бояться». Поэтому Елена с большим удовольствием отвлеклась, слушая песню.