Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев

Николаев Игорь Игоревич

Следовательно, писал автор, не нужно растрачивать и без того скудеющие ресурсы, стремясь удержать то, что удержать невозможно. Следует:

А) Признать суровую истину — общий кризис неразрешим посильными средствами и наверняка выйдет за пределы жизни одного поколения.

Б) Постараться не собирать воду решетом, удерживая неудержимое, а взять то, что находится в границах досягаемого, прочее же — оставить на произвол судьбы [до поры].

В рамках этого предложения императору следовало для начала занять максимум возможного на любых условиях у всех и каждого, кто готов дать Короне в долг. Будущие обязательства не имели значения, поскольку их заранее никто не собирался выполнять, имело значение лишь

золото и серебро в казне Мильвесса. Эти средства должны были пойти на завершение растянувшегося процесса превращения феодального ополчения в постоянную армию, где основной ударной силой оказались бы конные роты, организованные по образцу графа Шотана Ашхтвицера. Не дожидаясь окончания этого процесса, действуя не позднее весны, Оттовио энергично обрушивался на королевство Северо-Востока, однако не для того, чтобы привести к покорности зарвавшегося губернатора-конге в традиционном шаблоне подавления региональной вольницы. Курцио предлагал настоящий завоевательный поход, в рамках которого элита губернии уничтожалась физически, прочие же «переподчинялись» непосредственно императору. Само королевство административно упразднялось и подлежало объявлению личным доменом Готдуа. Параллельно этому следовал отказ от исполнения долговых обязательств, полный вывод всех войск с иных территорий, прекращение любой поддержки кого бы то ни было за пределами Северо-востока, хоть вооруженной силой, хоть деньгами и продовольствием.

Иными словами, Оттовио и его соратники закукливались в рамках одной провинции, бросая остальной континент на произвол судьбы. Учитывая, что император оказывался держателем наибольшего, прогрессивно организованного войска и невозвращаемых кредитов, личный домен императора естественным образом превращался в анклав стабильности, прочие же земли становились территорией беспощадной войны всех со всеми. И, разумеется, люди/капиталы из этой «зоны смерти» устремились бы под защиту «мини-империи», дополнительно укрепляя ее силу, ослабляя прочих конкурентов.

Далее, по мысли Курцио, предстояло бы долгое и последовательное, лишенное пагубной спешки возвращение беззаконных территорий под руку Готдуа, уже на новых принципах, с дроблением королевств на более мелкие территориальные сегменты и установлением абсолютного верховенства императорской власти. Завершить этот процесс собирания земель предстояло не детям и даже не внукам, а скорее правнукам Оттовио.

Прекрасная идея, отличный план, безукоризненно обоснованный и надежный как часовой механизм. Однако…'

Луна осветила кабинет шпиона, будто залив жидким серебром. Свет природный объединился с искусственным, и в этом смешении лицо Монвузена казалось принадлежащим более мертвецу, нежели представителю мира живых. В дальнем коридоре прошлепали чьи-то ботинки, видимо припозднившийся курьер спешил доставить ночным секретарям очередное послание. Организованный главным шпионом всеведущий механизм не засыпал, трудясь равно днем и ночью.

— После всего… — тихо вымолвила женщина.

— Я служу… — Курцио задумался и неожиданно поправил самого себя. — Служил империи. Я присягал великому замыслу, грандиозной идее имперской власти, пред которой склоняются все, от края до края мира.

— Как презренный Дан-Шин? Я думала о тебе лучше.

— Он раб, который не может обойтись без хозяина. Дан-Шин служит человеку. Я — абсолютной власти.

— Ты прислужник глупости, — с горечью покачала головой маркиза. — Твой план безумен в основе своей. Он покушается на мироустройство и пренебрегает всем, что скрепляет людей. Настоящих людей, которые держат на своих плечах весь мир. Приняв твое предложение, император добровольно отказался бы от власти над целым в угоду правления малым, ущербным осколком. Но и это малое оказалось бы кинутым в пучину

раздоров между бономами, да пожалуй, и всеми людьми чести. Нет ничего более далекого от служения власти, чем твои…

Биэль скривилась, даже не пытаясь как-то скрыть пренебрежение пополам с презрением

— Твои куцые, фантазийные мысли.

— Мои куцые фантазийные мысли? — Курцио поднял голову и повторил ее завершающую фразу, однако, с другой интонацией, вкладывая в слова едкую, злую насмешку. — Ну да, разумеется. Ведь я — забавный фантазер, предающийся мечтам о странном и несбыточном.

Он громко фыркнул, кривясь в гримасе злого веселья. Курцио вроде бы улыбался, однако уголки бледных губ стремились вниз, и оттого лицо Монвузена дрожало, как от сильной боли.

— Вы же наоборот, люди практичные и цельные по природе своей, — еще шире и страшнее улыбнулся он. — К идеалистичным грезам не склонные. Что ж, я с любопытством погляжу, как вы пытаетесь удержать главенство имперской власти через год-другой. Ведь я глуп, а вы мудры. Не сомневаюсь, что с легкостью найдете выход из этой затруднительной ситуации. Уж вы-то удержите мир в крепкой длани.

«План Курцио изначально строился на посылах, принципиально недопустимых в рамках отношений эпохи. Не 'сложных» или «сомнительных», а именно «недопустимых», на уровне физических законов.

Во-первых, «нет обязанностей — нет вольностей». Бросив Ойкумену в хаос бесконтрольной гражданской смуты, а также натурально перебив большую часть бономов Северо-востока, император восстановил бы и сплотил против себя все без исключения «старое» дворянство. И в глазах «людей чести» [а также всех сколь-нибудь образованных граждан] терял какие-либо данные свыше права и привилегии сюзерена, «фигуры власти». Из богом назначенной опоры для общества [не забудем, что речь идет о мировоззрении людей, которые считали себя единственными, исключительными, ведь иной жизни за пределами границ материка просто нет] Готдуа и его потомки превращались в рядовых хищников.

Для каждого рыцаря в армии усеченной империи правитель становился не высшим созданием, «хлебодаром», чью власть определил сам господь, а военным вождем, всего лишь первым из многих, притом не по божественному праву, а в силу момента, удачной случайности. То есть вместо планомерной реконкисты, возвращения осколков хаоса под руку закона и порядка, императорский домен имел хорошие шансы провалиться в персональную смуту, череду вызовов со стороны военного дворянства полностью дискредитировавшей себя «верхушке». Что, в общем, логично — если новая власть держится лишь на силе и предательстве, если «императору можно», то почему «нельзя» представителю власти более низкого уровня? Поэтому «пересборка» империи могла реализоваться на условиях семьи Алеинсэ. Она, при всем неприятии материковой аристократией, все же выступала более приемлемым противовесом, который не оскорблял и не нарушал богом данный порядок, а также не покушался на жизни бономов [по крайней мере, в столь массовом порядке]. И, надо полагать, при втором подходе островитяне учли бы предыдущий исторический опыт, сделав «работу над ошибками».

Это, так сказать, всеобъемлющая, концептуальная проблема «Плана Курцио». Однако имелось преткновение более практического толка. Замысел Монвузена, по сути, бросал на произвол судьбы королевство Юго-запада и герцогство Малэрсид. Первое категорично продемонстрировало бы, что слову императора нельзя верить, и Оттовио утратил божественное право всевластия. Второго, разумеется, ни при каких обстоятельствах не могли принять Вартенслебены, ставшие одной из опор трона. Остается лишь восхищаться выдержкой старого герцога, который не призвал убийц сразу и рискнул дискутировать с Курцио пред лицом Оттовио, чтобы похоронить План силой убеждения и доводов…'