Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев
Шрифт:
Впрочем, граф давно отринул все оковы, что диктуемы правилами людей и церковными заповедями. Когда Безземельный сжимал в объятиях гибкое женское тело (отнюдь не ледяное, как пристало дьявольскому созданию) и предавался иным развлечениям в обществе прекрасной любовницы, ему было в высшей степени безразлично, что думает по этому поводу кто-либо, включая Пантократора.
— Жди, — она улыбнулась, как обычно — самыми уголками губ, будто лисица-мужеед из старых южных сказок.
Эта улыбка представлялась особенно прекрасной, неповторимой в сочетании с холодным взглядом каменных глаз, как огонь и пламень. Шотану пришлось даже выдохнуть, расслабляя
На всякий случай граф проверил, как ходит в ножнах клинок недлинного широкого меча, удобного в комнатах с мебелью, где слишком тесно для оружия поля боя. Удовольствие удовольствием, но, как показывает невеселый опыт, смерть всегда стоит за левым плечом благородного мужа. Собственно и неблагородного тоже, но лишь человек чести встречает Сестру Могил открыто, без страха и с готовностью противостоять до последнего вздоха.
Верная охрана ждет за стеной, хватит лишь громкого призыва или дуновения в особый свисток, неслышимый прочим, но… покойный император Хайберт, уже прозванный Несчастливым, тоже звал на помощь. Даже вернейшие из верных могут опоздать… или как будто запоздать в нужный момент.
Ожидание тянулось и тянулось. За дверью, что прикрыла, уходя, Кааппе, царила ватная тишина. Некстати (или наоборот, очень к месту) вспомнилась история о князе Монферато, чьи подкупленные слуги затупили меч господина, и когда убийцы ворвались в покои, бедняга оказался вооружен лишь стальной палкой.
Шотан покрутил в пальцах свисток, исполненный в виде пустякового украшения, проверил второй кинжал, скрытый в ножнах на бедре, под сложной шнуровкой замшевых штанов. Можно было еще выпить бокал вина, тем более, открытая бутылка услужливо покоилась в заполненном льдом ведре из сплава олова и свинца. Шотан отвернулся и нахмурился, разминая кисти, будто и в самом деле ждал скорую схватку.
Подозрительно…
В тот момент, когда граф уже примеривался, как выбить сапогом дверь, Кааппе вернулась, необычно тихая и сдержанная. Одного лишь взгляда на нее Шотану хватило, чтобы понять — сегодня графа ждут развлечения совершенно иного рода.
— Ступай, — она указала на дверь, оставшись недвижимой, без намерения сопровождать его.
Граф положил ей руку на лицо, провел сильными. крепкими, как железо, пальцами по атласной коже, сжал красные губы, несильно, остановившись на той грани, за которой начинается истинная боль. Кааппе глубоко, протяжно вдохнула, не переменившись, однако, в лице.
— Ты заслужила наказание за свое лукавство, — негромко вымолвил граф.
— И я найду того, кто ответит за мои грехи, — тепло ее дыхания и слов буквально обжигали загрубевшую кожу на ладони Шотана.
— Надеюсь.
— Ты останешься доволен, — в ее холодном голосе отчетливо зазвенела нотка обещания, которое никогда не разочаровывало графа.
Шотан помедлил пару секунд, качнул головой и убрал пальцы, положил руку на оплетенную медной проволокой рукоять меча. Без особой демонстрации, просто чтобы не терять времени, если все же дело повернется к неприятностям.
— Ступай, — повторила Кааппе. теперь было видно, что молодая женщина, сохраняя броню внешней беспристрастности, все же ощутимо нервничает.
Патриарх семейства Фийамон был худ,
Однако взгляд и платье говорили ясно: сей муж весьма и весьма непрост. Впрочем, даже если бы Шотан не умел читать лица людей и не представлял, сколько может стоить кафтан с драгоценной вышивкой, бриллиантовыми пуговицами, а также золотая «цепь достоинства» с изумрудами и рубинами — граф хорошо знал, что патриарх никогда не брал в руки меч или копье, однако спровадил в могилу десятки врагов. И сотни должников, которые впали в грех необязательности.
Шотан сел, не спрашивая дозволения и вообще не проронив ни слова. В иных обстоятельствах это выглядело бы неприкрытым оскорблением — несмотря на принадлежность к единому сословию, разница между «солдатским графом» и приматором кристально чистой крови была весьма ощутимой. Но сейчас дело иное. Старик Фийамон явно хотел достичь полной секретности, беседуя с гостем как равным. Поэтому граф намеренно перешагнул невидимую преграду и, судя по всему, не ошибся.
Герцог Мальявиль аусф Фийамон, патриарх, носитель прославленного герба «Меч и Булава» немного кривился на правый бок, неловко поджимая руку, наверное страдал от боли в суставах. В остальном же сохранял добродушно-оптимистический вид.
С полминуты двое мужчин, старый и относительно молодой, прямо глядели друг на друга, как торговцы, пристально оценивающие товар — годен ли, не содержит скрытых изъянов, достоин высокой цены? Обычно в подобных ситуациях Шотан тянул молчание до последнего, памятуя золотое правило сложных переговоров: кто первый молвил слово, тот проиграл. Однако теперь счел за лучшее нарушить его.
— Приветствую и радуюсь тому, что самолично лицезрю столь благородную особу, обладающую многочисленными достоинствами.
Чтобы сделать короткую речь более значимой, граф качнул головой в том, что можно было бы назвать приветственным поклоном, хотя и с определенной натяжкой. В целом Шотан старался идти по тонкому канату, балансируя между открытой демонстрацией уважения к высокому собеседнику и столь же явным проявлением собственной значимости.
— Приветствую, друг мой, — ответил, наконец, старик. Голос у него скрипел и дребезжал соответственно возрасту, но дикция была восхитительной, так что хотелось слушать еще и еще, что скажет этот златоустный человек.
— Если бы ваша дочь предупредила меня… — граф позволил многозначительной паузе сгуститься над столом подобно тени.
— О, моя Кааппе, милая шалунья, она умеет обставить… события… необычно, — с кажущейся легкомысленностью отмахнулся герцог. Впрочем, глаза старика блестели в отраженном свете ламп, будто полированные камни, совсем как у «шалуньи». Надо полагать, то была семейная черта.
Старик выдержал новую паузу и продолжил в тот момент, когда Шотан уже собрался вымолвить что-нибудь еще.