Среди пуль
Шрифт:
Блуждая в толпе, натыкаясь на локти и спины, вовлекаясь в моментальные диспуты, злые выкрики, вспышки веселья, он столкнулся с редактором Клокотовым. Тот, подобно Белосельцеву, блуждал в толпе, плыл в ее потоках, кружился в ее воронках и омутах, и вид у него был обомлевший, опьяненный.
– Ты здесь? – схватил он Белосельцева за локоть. – Ты понимаешь, что это?.. Так делается история!.. Мы говорим – народ, историческое творчество!.. Вот он, народ! Вот оно, историческое творчество! И мы – его участники!
– Ты информирован лучше меня, – сказал Белосельцев. – Что происходит в стране? Как реагирует рабочий класс,
– Конституционный суд выступил против Ельцина, – сообщал Клокотов сосредоточенно, стараясь не упустить известные ему факты. – Генпрокурор, трусливый и хитрый кот, но и он не поддержал узурпатора! Регионы присылают телеграммы в поддержку Руцкого и Хасбулатова! Говорят, начинают бастовать рабочие Новосибирска и Кемерова! По некоторым сведениям, в Кремле паника! Во Внуково подготовлен самолет президента, на котором тот улетит за границу! Это и есть историческое творчество! – снова возбудился Клокотов. – Это нужно пережить и увидеть! Мы готовим газету, целиком посвященную перевороту! Печатаем фотографию Ельцина вниз головой, как Муссолини!
Он отпустил Белосельцева, словно оттолкнулся от него. Его подхватило, понесло потоком, вовлекая в длинную дугу, по которой текла толпа.
«Мне тоже – пережить и запомнить!.. Разгадать и пресечь план врага!.. В этом мой вклад и отпор!»
Он увидел отца Владимира. В фиолетовой рясе, с золотыми оплечьями, с тяжелой, металлически-негнущейся лентой, он держал перед собой образ Спасителя. Люди подходили, целовали икону. Отец Владимир крестил их, повторяя:
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!..
Белосельцеву вдруг захотелось наклониться, прижаться губами к иконе, к нарисованному на ней полотенцу с цветами, к смугло-золотистому лику. Но он не решился. Поклонился отцу Владимиру:
– Здравствуйте, Отче!..
– Вы тоже здесь?.. Все добрые, чистые – здесь! – сказал священник, шире и радостней раскрыв голубые глаза. – Сам Христос здесь! С сирыми, нагими, гонимыми за правду, нестяжателями. А кто там, на другой стороне? Гордецы, мздоимцы, клятвопреступники, фарисеи, обидчики слабых… С кем же Христос?.. Сегодня вечером у меня служба, и я произнесу проповедь против Ельцина!.. Вот только зачем они с красными флагами? – Он недовольно посмотрел туда, где под кумачами продолжал размахивать руками Трибун. – Сюда надо с образами и хоругвями, и сила будет неодолимая! А они опять своими идолами могут все испортить!..
К отцу Владимиру приблизилась женщина болезненного вида, в несвежем платье:
– Батюшка, благословите…
Она страстно, жадно поцеловала икону. Отец Владимир перекрестил ее, повторяя:
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…
Белосельцев отошел, и его повлекло сквозь диспуты, возмущенные возгласы, песни, звуки гармоней к Горбатому мостику, где переливались в солнце граненые фонари и несколько крепких парней, дружно вцепившись, потащили деревянную балку, покрикивая: «Расступись!» – туда, где уже громоздились ящики, бочки, гнутая арматура, мусорные контейнеры. Возводилась баррикада.
В кабинете у Ачалова открылось совещание. Перед этим Красный Генерал представил Белосельцева Ачалову, и тот, тяжелый, мясистый, с медным лицом, рассеянно посмотрел на Белосельцева своими синими, чуть навыкате, глазами. Сказал Красному Генералу, показывая куда-то вниз, сквозь этажи, где находились кабинеты
– Они, мать их так, думают, что если сделают министром Ачалова, то он им десантную дивизию вокруг Дома Советов поставит!.. А я им говорю: «Вы бы приняли закон по армии да с этим законом – в гарнизоны! Тогда бы и дивизии были!» – И гневный, встревоженный, кипящий, как медный самовар, вошел в кабинет и воссел во главе огромного овального стола.
За столом, куда присел и Белосельцев, уже находились рядом с Красным Генералом Белый Генерал, худой, бледный, с гуляющими желваками, холодными, подозревающими всех глазами. Дальше – Офицер, с колючими усиками, нервный, подвижный, колотивший по столу костяшками пальцев. Несколько полковников в поношенной и поблекшей форме отставников, серьезные, с преданными лицами, готовые исполнить приказ. Особняком, поодаль от остальных, ладный, молодой, с зеленоватыми глазами человек показался Белосельцеву знакомым, и он узнал в нем командира ОМОНа, наводившего ужас на прибалтийских сепаратистов. Командир скрывался все эти годы и теперь объявился за людным столом Ачалова.
– Товарищи офицеры и генералы, цель совещания – определиться с военно-политической обстановкой и уяснить, в какой степени мы можем рассчитывать на наши собственные военные формирования и на те армейские части, в которых мы работали и где есть результат. – Ачалов высоко дышал тучной грудью, восседал за столом среди батареи разноцветных телефонов, каждый из которых молчал и казался маленьким надгробным памятником. – Я хотел бы выслушать каждого и понять, каким потенциалом мы располагаем уже сейчас, что будет вечером, что будет завтра и в какой степени я могу на вас рассчитывать…
Белосельцев всматривался, вчитывался в тяжелое умное лицо Ачалова, угадывая его борения, его тревоги и ожидания. Два года назад, когда в проклятом августе громыхала по Москве нелепая и ненужная техника и струсившие генералы метались между ГКЧП и Ельциным, Ачалов, как утверждала молва, требовал решительных действий, штурма осажденного Дома, введения спецназа и ареста Ельцина. После краха только чудом, через хлопоты и заступничество Хасбулатова, он избежал тюрьмы, отсиживался в этом безвестном кабинете, ожидая реванша. Теперь, искушаясь, страшась очередного провала, надеясь на блистательный взлет, он был готов принять из рук Хасбулатова пост министра обороны, выдавить с Арбата ненавистного лукавца и баловня, чьи хитрые веселые глазки, длинный нос и мужицкая ухмылка мучили Ачалова все эти годы забвения и опалы.
Так понимал Белосельцев этого сильного, почуявшего запах власти генерала, выбиравшего между безоглядным рывком вперед и отступлением в тень, в небытие и забвение.
– Через час состоится заседание Парламента, – продолжал Ачалов. – Будут представлены кандидатуры силовых министров взамен тех, кто поддержал преступления исполнительной власти. И прежде чем принять должность министра обороны, я хочу знать наши возможности… «Союз офицеров», вам слово!..
На его приглашение Офицер откликнулся торопливо и нервно. По его лицу побежали малиновые пятна. Он стиснул до белизны сухие пальцы. Красная звезда, знак его движения, ярко пламенела на груди. Белосельцев видел, что тот чувствует себя неравным среди генералов, младшим по званию, и это неравенство мучило его, побуждало к резкому недовольному тону.