Среди пуль
Шрифт:
– С гарнизонами связи нет! – сказал Офицер. – Все мои налаженные контакты бездействуют. В округа дозвониться невозможно. Правительственная связь, как вы видели, отрезана, а обычная, из города, не эффективна. Оперативные дежурные отказываются подзывать командиров. Я считаю, первое, что необходимо, – это добиться восстановления связи! Найти узел связи для переговоров с командующими округов!
– Но здесь, в Москве, в Подмосковье вы связаны с частями, о которых вы нам говорили! – недовольно сказал Ачалов.
Офицер еще больше занервничал, пошел больными малиновыми пятнами, уловив в словах Ачалова недоверие к себе и упрек.
– Я лично ездил в бригаду. Комбриг сначала не
Белосельцев понимал природу его муки, его болезненного самолюбия. Офицер был известен своими выступлениями на митингах, статьями в газетах, слыл радикалом. Обещал, в случае критического поворота событий, привести под знамена оппозиции верные ему части. Теперь этот критический случай настал, а у Дома Советов все еще не было бронеколонн патриотически настроенных войск. Он привел на защиту лишь десяток соратников, пожилых отставников-офицеров.
– Я настаиваю на том, что нам необходимо захватить узел связи! – решительно повторил Офицер.
– Хорошо… Вам слово! – обратился Ачалов к Белому Генералу.
Тот откликнулся не сразу, тихим, замедленным голосом требуя полной тишины, полного к себе внимания. Он был худ, бледен. Брови срослись над холодными, стальными глазами. На горле двигался острый кадык. К лацкану дорогого пиджака был приколот трехцветный имперский флажок – эмблема его Союза. Белосельцев испытывал к нему легкое отчуждение, недоверие. Улавливал исходящую от него зыбкую, плохо скрываемую неуверенность, его нелюбовь ко всем, здесь сидящим, его уязвленность честолюбия. И все это вместе – нарочито тихий голос, модный пиджак, болезненная серость лица – производили впечатление чего-то мнимого, непрочного, сулящего разочарование.
– Хочу доложить, что оперативный состав Министерства безопасности подтвердил мне свою солидарность с Верховным Советом, – сказал Белый Генерал, обходя взглядом всех и обращаясь только к Ачалову. – Далее. В окрестностях города, в разных районах, в пансионатах сосредоточено энное количество верных мне неформальных подразделений, включая афганцев, готовых по моему приказу прибыть на защиту Дома Советов. Кроме того, докладываю о поддержке казачества. Несколько войсковых атаманов с Дона, Кубани и Ставрополья движутся со своими сотнями в Москву, готовые отдать себя в распоряжение Верховного Совета. Однако, прежде чем отдавать окончательные приказания стоящим за мной людям, я должен быть уверен, что у нас будет единое руководство, в котором каждый займет соответствующее место.
Он не сказал, что претендует на центральную роль. Не сказал, что предстоящее назначение силовых министров касается его напрямую. Благодаря несомненным заслугам в патриотическом движении он вправе рассчитывать на один из таких постов. Он не сказал об этом и только всем своим видом, едва слышным, опадающим до шепота голосом, блеском глаз, бледным, без кровинки, лицом показал, что требует особого к себе отношения. Если этого отношения не последует, он волен встать и уйти.
– Хорошо, – сказал Ачалов, который почувствовал все это в Белом Генерале, и едва заметное недовольное выражение появилось на его багровом лице. – Теперь вы! – обратился он к Красному Генералу.
Буднично, вяло, будто его втягивали в скучный, не касавшийся его разговор, генерал ответил:
– Предлагаю немедленно, будут или нет верные Конституции части, уже сейчас организовать оборону. У нас имеется десятка полтора казаков. Десятка полтора офицеров. Пришли
Сонный, будничный, уже все решивший, преодолевший все сомнения, генерал умолк. И эта простота и обыденность были важны Белосельцеву, вселяли спокойную уверенность и убежденность. Он не ошибся, связав свою судьбу с седоватым, горбоносым, похожим на усталого ястреба генералом.
– Вам слово! – Ачалов кивнул командиру ОМОНа. Тот улыбнулся и с нескрываемой радостью сильного, яростного человека, для которого кончилась пора скрываться и настала пора воевать, ответил:
– Мои люди – через реку, в гостинице «Украина». Я с ними постоянно на связи, – он показал свой мобильный радиотелефон. – Из Приднестровья движется отряд в количестве взвода. Сегодня ночью будет на месте. Предлагаю организовать разведку и скрытое патрулирование на всех маршрутах по направлению к Дому Советов. Есть соображения по оружию. Но это в рабочем порядке, – он замолчал, улыбающийся, веселый, готовый сражаться.
– Что у вас, начальник штаба? – Ачалов обратился к пожилому, стриженному под бобрик полковнику, держащему ладонь на блокноте.
– Докладываю, – озабоченно отозвался штабист, заглядывая в раскрытый блокнот. – Приходят телеграммы из округов и отдельных частей, где подключены офицерские собрания. Выражают поддержку. Откликнулись офицерские собрания двух флотов положительно. Ведутся переговоры со штабом авиации сухопутных войск… – штабист докладывал, а Белосельцев представлял, как по всей стране, по гарнизонам, флотам, штабам округов и армий начинается тревожное брожение, невнятные звонки и команды, путаные директивы из Центра. Гонцы и курьеры, перехваты разговоров, доклады особистов, тайные встречи офицеров. Армия, издерганная и больная, лишенная идеологии и обманутая, не знает, в какую сторону повернуть штыки, к чьим голосам прислушаться, как избежать очередной, уготованной ей ловушки.
– Как уже было здесь сказано, – продолжал полковник, – ситуация крайне затруднена отсутствием устойчивой связи. Городская связь с Генштабом и Министерством обороны прервана, а к специальной связи у нас отсюда доступа нет. Надо срочно думать, как получить доступ к спецсвязи!
– Есть план! – неожиданно прервал докладчика Офицер. – Мы должны захватить штаб Объединенного командования СНГ! Там есть узел связи! Оттуда, по спецсвязи, мы свяжемся с округами! Штаб неохраняем! Мы можем занять его в любую минуту! Вам, – он настойчиво, почти приказывая, обратился к Ачалову, – вам следует переехать туда и в качестве министра обороны обзвонить все округа и части! Операция по захвату штаба разработана! Я готов приступить к исполнению!
– Отставить! – зло перебил Ачалов, мгновенно наливаясь тяжелым, с медным отливом гневом. – Без моего приказа никаких действий не предпринимать!.. Никакой, черт возьми, самодеятельности!..
Офицер обиженно, зло замолчал. Малиновые пятна побежали по его лицу, шее, спустились вниз за воротник. Ожоги обиды и оскорбленной гордыни.
– Заканчиваем, – сказал Ачалов. – Я всех выслушал. Хочу спросить, понимаете ли до конца, на что идем? Все речи, все митинги кончены. Скоро здесь начнут головы отлетать! Сейчас решайте, остаетесь со мной до последнего, или у кого семья, дети, другие обстоятельства, те могут уйти.