Сталин. История и личность

Такер Роберт

Обсуждение проекта постановления о семье оказалось более живым и демократичным, чем обсуждение проекта Конституции, — речь шла о насущных жизненных интересах почти каждой семьи, высказывались мнения и «за», и «против». Конечно, дискуссию умело направляли в требуемое русло. Из огромного потока писем в «Правду» и «Известия» печатались лишь немногие, и создавалось впечатление, что мнение сторонников запрещения абортов явно перевешивает. Естественно, в редакционных комментариях также приводились доводы в пользу нового законодательства. Некоторые письма в поддержку проекта нового законодательства были подписаны государственными деятелями, но в основном шли от колхозного крестьянства, тогда как авторами писем «против» были главным образом служащие, студенты и рабочие. Побывавшей в редакциях московских газет жене Луиса Фишера разрешили ознакомиться с подборками писем — оказалось, что корреспонденций в поддержку проекта постановления было так мало, что ее публиковали практически всю,

зато ненапечатанными оставались сотни писем «против», и это были письма не только от студенток, балерин, фабричных работниц и домохозяек, но даже от неграмотных крестьянок, диктовавших письма своим детям, школьникам⁶⁸.

Обсуждение прикрыли уже через месяц, и постановлением от 27 июня 1936 г. новое законодательство о семье вступило в силу; причем в проект было внесено лишь одно небольшое изменение: пособия назначались с рождением шестого и десятого ребенка, а не седьмого и одиннадцатого. Таким образом людей лишили одной из немаловажных свобод, данных им Октябрем, и каждому сколько-нибудь интеллигентному человеку становилось ясно, сколь мало значили все официальные разговоры о социалистической демократии. Некоторые выражали свое негодование — конечно, только в кругу родных и друзей. Многие женщины, лишившись возможности избавиться от нежелательной беременности, кончали жизнь самоубийством. По словам Мориса Хиндуса, который в момент вступления в силу нового законодательства был в Тифлисе, из книжных магазинов и киосков неожиданно исчезла литература о контроле за рождаемостью. На яростные нападки Луиса Фишера на новый закон в разговоре с наркомом здравоохранения Г.Н. Каминским последний ответил просто: «Хозяин говорит, что нам нужно больше детей»⁶⁹

Тем временем проект новой Конституции уже нарекли «Конституцией социалистического гуманизма». В подтверждение газеты ссылались на конституционно закрепленные права на труд, отдых, образование, медицинское обслуживание, пенсионное обеспечение по старости, а также равенство полов. Подчеркивалось, что в отличие от фашистских государств новая советская Конституция провозглашает равенство всех граждан независимо от расы и национальности. Тем не менее в печати звучали и националистические нотки. «Русская культура», — писала «Правда» в редакционной статье, сыграла громадную роль в развитии многочисленных народов, освобожденных Октябрьской революцией. «И русские рабочие, русские трудящиеся могут лишь гордиться тем, что именно на их долю выпала честь помочь трудящимся других национальностей стать подлинно свободными членами социалистического содружества народов — СССР»⁷⁰.

Эта редакционная статья появилась спустя несколько дней после опубликования критических замечаний Сталина, подписанных также Ждановым и Кировым, по поводу подготовки новых учебников истории. Замечания стали краеугольным камнем сталинской школы национализма в русской историографии. Почти тут же сталинская школа заявила о своем великорусском шовинизме, обрушившись на ответственного редактора «Известий» Бухарина, который якобы непатриотично отозвался о русском народе в статье, напечатанной 21 января 1936 г. и посвященной годовщине смерти Ленина. Бухарин писал о заслугах Ленина как основателя и Сталина как практического строителя нового высокоорганизованного общества смелых, энергичных и замечательно быстро работающих стахановцев — общества, разительно отличающегося от старой России с ее безалаберностью, азиатчиной и всеобщей леностью (обломовщиной — «страна Обломовых»). Спустя несколько дней в редакционной статье «Известий» было сказано, что русский народ — первый среди равных в Советском Союзе, что он связан братскими узами с нерусскими народами СССР, для которых в прошлом само слово «русский» означало жандарма, попа, жадного торговца, ассоциировалось с политикой, результатом которой были голод, болезни, вымирание, упадок национальной культуры⁷¹.

«Правда» гневно осудила «гнилой» взгляд Бухарина на старую Россию как на «страну Обломовых». Разве такая страна могла бы дать миру самый революционный отряд пролетариата — русских рабочих и самую революционную партию — большевиков? Могли ли в ней появиться такие гиганты, как Пушкин и Лермонтов, Ломоносов и Менделеев, Белинский и Чернышевский, Герцен и Добролюбов, Толстой и Горький, Сеченов и Павлов? А где же «русский революционный размах», который Сталин назвал основой большевистского стиля работы, где ленинизм, названный Сталиным «величайшим достижением русской культуры»? И для азербайджанцев, грузин, армян и рабочих других национальностей, плечом к плечу с русскими боровшихся за дело революции, слово «русский» означало вовсе не только лишь, как утверждали «Известия», жандарма, попа или торговца⁷².

Вполне возможно, что именно в связи с этой статьей в «Правде» и критическими замечаниями Сталина, Жданова и Кирова по поводу новых учебников истории сотрудника советского полпредства Андрея Смирнова спросили в германском МИДе, что означает рост националистических тенденций

в Советской России⁷³. Естественно, нацистов должен был беспокоить рост подобных тенденций в стране, которую они считали будущим противником, — ведь по собственному опыту нацисты знали, какой мощной силой может стать национализм в его крайних проявлениях. Летом и осенью 1936 г. тенденции к росту русского национализма в СССР стали еще более заметными.

Усиливающийся террор в стране больше, чем что-либо другое, указывал на фальшь сталинской позы антифашиста. В заключение своего выступления 2 5 ноября Сталин заявил, что новая советская Конституция явится «обвинительным актом» фашизму. Он говорил о непобедимости социализма и демократии и о том, что Конституция будет иметь огромное моральное значение для всех, кто борется против «фашистского варварства», — это было сказано тогда, когда огромные территории от Урала до Восточной Сибири и от Крайнего Севера до карагандинских шахт в Казахстане уже покрылись густой сетью концлагерей, политизоляторов и поселений ссыльных, когда репрессии набирали размах и сталинский режим все больше становился (как и германский фашизм) террористическим режимом во главе с фюрером — Сталиным. В «Бюллетене оппозиции» депортированный из СССР в конце 1935 г. югославский коммунист Антон Силига писал о том, о чем знал не понаслышке: о ленинградцах, которых эшелонами увозили в Сибирь после убийства Кирова, о томившихся в изоляторах старых большевиках, а также о югославских и венгерских коммунистах, политзаключенных, автоматически получавших новые сроки заключения по окончании старых, о женщинах, которых заставляли становиться лагерными проститутками, и о многом другом⁷⁴.

В следующем номере того же журнала было напечатано открытое письмо Андре Жиду бельгийского писателя и революционера Виктора Сержа, которого после трех лет тюрьмы и ссылки выпустили из СССР в апреле 1936 г., после того как в 1935 г. съезд писателей в Париже потребовал его освобождения и Ромен Роллан обратился к Сталину с соответствующей личной просьбой⁷⁵. Серж писал о массовой высылке ленинградцев в начале 1935 г., об арестах многих тысяч коммунистов с большим партийным стажем, о переполненных концлагерях, о регламентации литературы сверху и литературном «мандаринате», пользующемся всеми благами жизни, в то время когда в тюрьмах и лагерях томятся такие выдающиеся представители культуры, как автор «Истории русской общественной мысли» критик и публицист Иванов-Разумник, поэт-символист Владимир Пяст, специалист по итальянскому фашизму Герман Сандомирский, инициатор подготовки первой Советской Энциклопедии Даниил Новомирс-кий, исследователь истории Гражданской войны Анышев, специалисты в области истории литературы Горбачев, Лелевич и Вардин, ленинградский профессор агрономии Федор Дингельштедт и социолог Григорий Яковин. «Мы боремся с фашизмом, — писал Серж в заключение. — Но как бороться с фашизмом, когда в тылу у нас столько концентрационных лагерей?»⁷^.

Бухарин, по всей вероятности, принял активное участие в подготовке проекта Конституции в надежде, что заложенные в ней демократические принципы, которые сейчас едва ли можно реализовать на практике, все же наметят демократический курс развития советской системы в существующей сейчас ситуации, когда необходима антифашистская внешняя политика, ориентированная на совместную борьбу с европейскими демократическими странами. От этой надежды он еще не вполне отказался и в феврале 1936 г., когда по инициативе Сталина решением Политбюро его направили в Париж во главе делегации из трех человек для переговоров с немецкими социал-демократами о приобретении некоторых документов из архивов Маркса и Энгельса, вывезенных из Германии с приходом гитлеровцев к власти⁷⁷. В Париже с Бухариным неоднократно беседовали меньшевики Федор Дан и Борис Николаевский — последний помог организовать вывоз документов из Германии и взял на себя заботу об их сохранности в Париже.

Как ответственный редактор «Известий» Бухарин просил Илью Эренбурга, с которым давно был в дружеских отношениях, стать собственным корреспондентом газеты в Париже. Много позже Эренбург вспоминал свои встречи с Бухариным во время пребывания последнего в Париже. Бухарин говорил Эренбургу, что, «может быть, это ловушка»⁷⁸. И действительно, когда судили Бухарина на процессе 1938 г., Сталин не преминул поставить ему в вину контакты с меньшевиками. В разговорах с ними Бухарин временами высказывал самые мрачные прогнозы-. Сталина он называл сатаной, говорил, что «он со всеми нами разделается» и «мы все обречены»⁷⁹. Все же, вероятно, он не терял надежду, что самого худшего удастся избежать. Бухарин все-таки надеялся на Конституцию, о которой он подолгу беседовал с Николаевским. В частности, он упомянул, что конституционной комиссией обсуждался вопрос о проведении выборов на состязательной основе, и говорил о «гуманистической» политике как о противоядии против фашизма. С теорией последнего он ознакомился, изучив брошюры, прихваченные во время однодневной остановки в Берлине на пути в Париж.