Сталин. История и личность
Шрифт:
Итак, на процессе Бухарин преследовал двойную цель: пойти навстречу пожеланию Сталина, признав свою вину, с одной стороны; нанести поражение своему противнику его же оружием — с другой. Бухарин пытался трансформировать суд в два одновременно проходивших процесса. Он сам сказал об этом эзоповым языком в своем последнем слове. Говоря о недоумении, испытываемом зарубежной интеллигенцией в связи с московскими процессами и особенно со звучащими на них признаниями, Бухарин подчеркнул, что он сохраняет ясность ума и отвергает фантастические объяснения таких признаний воздействием гипноза или особенностями «славянской души» («Гате 51ауе»), Далее, Бухарин призвал «прежде всего понять», что у него, как и у любого другого подобного ему человека (т. е. «врага»), «раздвоенное, двойственное сознание».
Что имел в виду Бухарин под этим, стало понятно немного позже. Здесь следует лишь отметить,
Процесс, сказал Бухарин, заключает в себе аспект признания вины, но не в этом суть проблемы: «Признания обвиняемых необязательны. Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип». Тем самым Бухарин между строк намекает на то, что в известном смысле этот процесс представляет собой «охоту на ведьм» и что к признаниям обвиняемых всерьез относиться нельзя, поскольку на подобных процессах «ведьм» принуждают сознаваться. А другой аспект? Бухарин формулирует его, заметив, что Фейхтвангер в книге «Москва 1937», которую ему показали в тюрьме, не дошел до самой сути дела, «а на самом деле все ясно, мировая история есть мировое судилище». Ключевое содержание такой констатации — в ее совпадении с гегелевским афоризмом, утверждавшим, что мировая история есть мировой суд. Ставя вопрос таким образом, Бухарин хотел сказать, что этот процесс проводится перед лицом суда истории.
Если, с одной стороны, это был суд над Бухариным, то с другой — под судом оказался Сталин, который оскверняет память Ленина, предает дело революции, уничтожает старую, большевистскую партию. Бухарин был вправе отдать Сталина под суд за все эти прегрешения благодаря его собственному, Бухарина, положению. Он сам был символом. Если кто-либо из оставшихся к тому времени в живых большевиков обладал правом считаться носителем большевистского наследия, так это был Бухарин. Вот почему он мог своим самопожертвованием на судебном шоу драматично продемонстрировать, что делает Сталин с партией. Претерпев муки оклеветанного, каким его подверг Вышинский, Бухарин оказался в состоянии не только вынести приговор Сталину за то, что тот устроил судилище над ленинским режимом, но и поймать его на месте преступления (а речь, действительно, шла о преступлении) и продемонстрировать это всему миру. (Другое дело, насколько мир это понял.) Казалось, именно это Бухарин пытался донести до слушателей, когда в своем последнем слове сказал, что, оказавшись перед лицом абсолютно черной пустоты, он хотел бы знать, что умирает не зря.
Утверждение, что Бухарин не пытался защитить себя, быть может, внешне противоречит отрицанию им виновности в различных уголовных преступлениях. Но такая позиция казалась защитой лишь на первый взгляд. Бухарин отвергал уголовные обвинения не потому, что хотел заявить о своей невиновности, а лишь стремясь показать, в чем же состоит его истинная вина, лежавшая в сфере политики. Именно потому он должен был доказывать, что неповинен в преступлениях определенного характера. Таким образом, отказ Бухарина сознаться в совершении уголовных преступлений органично вписывался в стратегию контрпроцесса. Только в том случае, если общественность или история, как считал Бухарин, будут видеть в нем политика, только тогда станет понятным, что выступающий в роли обвинителя Сталин на самом деле уничтожает целое политическое течение.
Поэтому для достижения той цели, которую ставил перед собой на контрпроцессе Бухарин, было жизненно важно показать, что он — большевистский
оппозиционер, противостоящий Сталину, а не уголовный преступник, долгие годы маскировавшийся под революционера, как это утверждал Вышинский.
Бухарин, которому в то время исполнилось сорок девять лет, был столь жизнелюбив, что, не прося публично о милосердии, он тем не менее после вынесения 13 марта ему и семнадцати другим обвиняемым смертного приговора написал Сталину записку. Она начиналась так: «Коба, почему ты хочешь моей смерти?». Эта записка вместе с письмом Ленина от 1923 г., в котором он угрожал разорвать отношения со Сталиным из-за грубости, допущенной последним в отношении Крупской, были обнаружены после смерти Сталина в 1953 г. в ящике его письменного стола. Бухарин и остальные приговоренные были казнены 15 марта.
Процесс превратился в фантасмагорию, в которой переплелись факты фальсифицированной истории с полностью вымышленными эпизодами, такими, например, как шпионаж в пользу иностранных держав или планы заговорщиков свергнуть советский режим и расчленить СССР. Многое
В разыгранной в суде драме перед Сталиным предстала советская история в том ее варианте, который его устраивал и в котором все заслуги приписывались ему, а носителями всего зла и всех несчастий, в которых фактически был повинен он, объявлялись замаскировавшиеся враги революции. Пользуясь тем, что я назвал «судебной системой» с присущими ей алгебраическими формулами, вражескому заговору приписывались все деяния и преступления того другого, презираемого Сталина, который не вписывался в вымышленный им идеализированный образ самого себя, и поэтому для Сталина эта инсценировка выполнила функцию катарсиса, очищения. На людей, которых он ненавидел, был перенесен образ того Сталина, который конфликтовал с Лениным, завалил коллективизацию, вызвав ужасный голод, настоял на индустриализации в формах, породивших всякого рода срывы и дефициты. Этот Сталин навлек на себя в начале 30-х годов широко распространившуюся в партии критику. Именно его хотели на XVII съезде отстранить от власти. Он мечтал о соглашении с нацистами, организовал мерзкий заговор сверху, использовал свои секретные службы для убийства Кирова и, должно быть, других деятелей.
Все то, от чего Сталин жаждал очистить свой образ, все то, что он хотел вычеркнуть из своей биографии революционера и политического вождя, все это теперь оказалось делом рук, как это они сами признали, его врагов. Это было гораздо больше, чем простое переписывание истории. Речь шла о том, что на его глазах мнимые злодеи сами разыграли пьесу об отвратительном злодействе. Они рассказывали об этих событиях так, как, по его задумке, их следовало запомнить. Принимая на себя вину Сталина, эти люди оправдывали его и тем самым
косвенно подтверждали сталинское выдающееся мастерство, сталинскую незапятнанную гениальность вождя, идущего по стопам Ленина. Сталин, вероятно, испытал чувство величайшего мстительного триумфа, когда ненавистные ему люди принимали на себя перед лицом советской и мировой общественности вину за все то, что он должен был подавить в самом себе и вычеркнуть из своего прошлого, объясняя при этом, почему они совершили те самые преступления, вина за которые лежала на нем. А в заключение они предстали перед Сталиным униженными, подобно Ягоде, который свое последнее слово завершил обращением: «Товарищи чекисты, товарищ Сталин, если можете, простите»34.
Этот кульминационный процесс был, однако, не просто драматургическим воплощением устремлений сталинской души. Он был связан с политическим расчетом. Подключение правой оппозиции к вымышленному заговору и признания обвиняемых в том, что они создавали террористические группы в различных наркоматах, обосновывали подъем новой волны арестов, и по числу жертв 1938 г. сравнялся с 1937-м, а быть может, и превзошел его.
И подобно предыдущим процессам, у этого процесса был и внешнеполитический аспект. Хотя громче всего на нем звучала антифашистская тема, тем не менее в обвинениях в шпионаже и утверждении, будто «блок» намеревался уступить территории в будущем расчлененного СССР Великобритании, прозвучала и антибританская тональность. По своему содержанию процесс не был последовательно антинацистским. Он открылся признанием Бессонова в том, что, действуя в интересах заговорщиков, по инструкциям и приказам Крестин-ского, он пытался сорвать нормализацию советско-германских отношений после прихода к власти в 1933 г. нацистов. Таким образом, антисталинская коммунистическая оппозиция изображалась силой, мешавшей плодотворным советско-нацистским отношениям. Некоторые обвиняемые на процессе (прежде всего Бухарин и Тухачевский) были хорошо известны как решительные коммунисты-антифашисты, и точно так же, как и на прошлых процессах, на этом в числе обвиняемых были евреи.