Сталин. История и личность

Такер Роберт

Подобно тому, как Эйзенштейн был создателем новаторского кинематографа Советской России, его учитель Всеволод Мейерхольд стал основателем ее авангардного театра. Когда партия Ленина захватила власть, Мейерхольду было 44 года, и он уже пользовался широкой популярностью. Режиссер приветствовал революцию, вступил в партию и провозгласил пришествие «театрального Октября». В 20-е годы московский театр Мейерхольда стал Меккой для всех приезжавших из-за рубежа левых театралов, а за самим режиссером в советском театральном мире закрепился титул «Мастер». Еще при жизни Маяковского Мейерхольд создал спектакли по его пьесам «Клоп» и «Баня» и тщетно пытался поставить «Самоубийцу» Николая Эрдмана — едкую сатиру на современную советскую жизнь¹⁶. Ни одна из подобных инициатив Сталину понравиться не могла.

Некоторые постановки Мейерхольда представляли собой

модернизированные варианты старых русских классических произведений. Так, грибое-довское «Горе от ума» стало у Мейерхольда «Горем уму». Финальная сцена была решена в форме пантомимы, в которой участвовали наряженные в маскарадные костюмы восковые манекены, изображавшие напыщенных сплетников: спектакль был не только о грибоедовской России. В 1933 г. Мейерхольд сделал шаг в сторону театрального реализма, поставив (правда, в своей собственной манере) пьесу Дюма-младшего «Дама с камелиями». Главную роль исполняла его красавица жена Зинаида Райх. Срежиссированная необычайно элегантно, сентиментальная французская драма очаровала московских театралов. Аналогичного результата добился Мейерхольд, поставив по повести Пушкина оперу «Пиковая дама».

Предвозвестником надвигающейся катастрофы стала для Мейерхольда и его экспериментального театра строка в статье «Сумбур вместо музыки». В ней утверждалось, что левацкая оперная музыка Шостаковича уходит своими корнями в «мейерхольдовщину», отвергающую простоту и реализм в театре. Но пока «Мастер» имел возможность высказываться, укротить его было невозможно.

Мейерхольд не присоединился к хору тех, кто отрекался на организованных весной 1936 г. публичных дискуссиях от «формализма». Когда в отравленной террором атмосфере 1937 г. все театры готовились отметить двадцатую годовщину Октября соответствующей этой дате советской пьесой, Мейерхольд остановился на инсценировке идеологически безупречного романа Николая Островского «Как закалялась сталь». Однако, ставя этот спектакль, он не мог отказаться от свойственного ему творческого новаторства.

Автобиографический роман Островского был написан еще до того, как искусству официально навязывали социалистический реализм. И тем не менее это произведение стало символом того, чего теперь ждали от литературы.

Сценический вариант романа Мейерхольд назвал «Одна жизнь». Незадолго до очередной годовщины Октября был организован просмотр спектакля высокопоставленными руководителями Всесоюзного комитета по делам искусств. На спектакле присутствовали и некоторые известные московские актеры. Один из них сказал позднее опубликовавшему книгу на Западе Юрию Елагину, что это блестяще поставленная пьеса с трагическим подтекстом. Кажется, никогда до этого ужасы Гражданской войны не представали на сцене столь явственно¹⁷

В верхах метали громы и молнии. Пьесу запретили для показа, а несколькими неделями спустя в «Правде» появилась злобная статья с нападками на театр Мейерхольда. Руководитель Комитета по делам искусств Платон Керженцев писал, что из семиста профессиональных театров один лишь мейерхольдовский не выпустил спектакля к годовщине Октября. Подобный «чуждый театр» искусству не нужен. Затем комитет принял постановление, ликвидирующее театр¹⁸.

Как и многие другие экспериментаторы в искусстве в те годы, Мейерхольд был коммунистом. Но теперь, когда его театр закрыли, а левое искусство на сцене оказалось под запретом, возникли ли более благоприятные условия для чисто профессионального, реалистического метода, наиболее ярким выразителем чего был театр, который часто посещал и которому покровительствовал Сталин, — Московский художественный театр Станиславского? Такой тезис высказывался¹⁹ Однако факты не подтверждают эту точку зрения. После ухода левацких критиков из РАППа положение Художественного театра, как этого следовало ожидать, не улучшалось, а напротив — ухудшалось.

Правда, МХАТ стал официальным государственным театром и подчинялся теперь не наркомпросу, а непосредственно ЦИК СССР. Персональные пожизненные пенсии, ордена, почетные звания, поездки на лечение за границу — все это пришло, да и улица была названа в честь Станиславского. Однако, как писал один из завлитов Художественного театра в более поздний период, за привилегии пришлось дорого платить.

Верховным цензором театра стал лично Сталин (как столетием раньше личным цензором Пушкина был Николай Первый). Хотя в начале 30-х годов Сталин и разрешил возобновить спектакль «Дни Турбиных», он не позволил Художественному театру поставить две хорошие пьесы — еще одну драму Булгакова о Гражданской войне («Бег»)

и комедию Эрдмана «Самоубийца». В 1936 г. патрон-цензор снял с репертуара после седьмого спектакля пьесу Булгакова «Кабала святош» о взаимоотношениях Мольера и тирана Людовика XIV. Однако самой высокой ценой было не запрещение пьес. Речь фактически шла о «неизлечимом моральном разложении уникального творческого организма...»²⁰.

Сталин также попытался решить ряд научных и технических проблем. Так, в 1937 г. он участвовал в совещании, обсуждавшем предложение некоего инженера Николаева о защите советских танков от вражеских снарядов путем использования двухслойной брони. Внешний слой изобретатель предлагал изготовлять из прочной стали, а отделенный от него внутренний слой — из чугуна. Николаев исходил из предположения, что снаряды будут, не причинив урона, отскакивать от внутреннего слоя, поскольку израсходуют свою главную пробивную силу на проникновение сквозь внешний слой. Получив слово, Николаев объяснил замысел своего проекта намерением превратить броню из «пассивного» средства защиты в «активное». «Разрушаясь, — сказал он, — она будет защищать». Сталину эта мысль понравилась, и он повторил слова Николаева: «Она, разрушаясь, защищает». «Интересно. Вот она, диалектика в действии», — заметил он. Потом Сталин попросил высказаться экспертов. Ни один не решился возразить, и бессмысленное предложение было одобрено²¹.

Самым печально известным вмешательством Сталина в научную жизнь стала оказанная им поддержка выскочки-растениевода Трофима Лысенко с его «сенсационными» проектами, способными якобы обеспечить процветание сельского хозяйства, — проектами, которые в конечном счете провалились. Одобрил Сталин и поход Лысенко на генетику, в чем тот и преуспел. Не имея специального биологического образования, выходец из деревни, Лысенко знал старые крестьянские приемы и обладал даром саморекламы. В 1929 г. он объявил, что с помощью «яровизации» (замачивание и охлаждение семян) можно существенным образом повысить урожайность, особенно озимой пшеницы²².

Процесс массовой коллективизации, за которой последовали кризис и голод, вызвал у советской прессы горячее желание привлечь внимание к новостям, внушающим надежду на решение продовольственной проблемы, и в начале 30-х годов Лысенко обрел известность. Его поддержал всемирно известный лидер советской биологии и агрономии академик Николай Вавилов, возглавлявший в то время Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук им. Ленина и Институт генетики. В то время от науки постоянно требовали практических результатов, и в 1931 г. Вавилов отправил в Одессу, где тогда работал Лысенко, множество посылок с различными сортами семян для их проверки путем «яровизации». Примерно тогда же Лысенко обрел бесценного сообщника в лице философа-приспособленца по имени Исай Презент, который и вооружил его теоретической платформой для развития так называемой «прогрессивной биологии», по сути представлявшей собой сформулированную Ламарком концепцию наследования благоприобретенных качеств. Лысенко также назвал ее «творческим дарвинизмом», а позже в знак признательности умершему в 1935 г. русскому селекционеру Ивану Мичурину — «мичуринским дарвинизмом»²³.

Экспериментальная «яровизация» ни к каким положительным результатам не привела, и некоторые ведущие ученые стали критиковать Лысенко, поскольку его взгляды противоречили элементарным принципам генетики. Когда Вавилов попытался в мягкой форме остановить своего протеже, это лишь разгневало последнего. Затем в жизни Лысенко наступил перелом. В феврале 1935 г., т. е. через несколько недель после убийства Кирова и начала тихого террора, он получил возможность выступить на кремлевской встрече колхозников-удар-ников с советскими руководителями. В числе руководителей был Сталин. Для начала разрекламировав свои «достижения», Лысенко заговорил о классовой войне «на фронте яровизации», в ходе которой его оппоненты, дескать, действуют как вредители. Когда Лысенко продолжил свои рассуждения, Сталин не смог сдержать себя. Он встал со своего места в президиуме, зааплодировал и воскликнул: «Браво, товарищ Лысенко, браво!»²⁴. С этого момента молодой шарлатан стал фаворитом Сталина. Сталин не только оказался восприимчивым к лысенковской лести и испытывал удовольствие от явного желания Лысенко помочь начавшемуся террору. Сталина, должно быть, привлекала и практическая направленность работ Лысенко. Уж очень нужен был «народный академик» (именно так окрестила пресса Лысенко), человек, обещавший добиться больших практических результатов в сельском хозяйстве.