Сталин. История и личность

Такер Роберт

Это новое благоговение перед прошлым России имело следствием настоящую революцию сверху в фольклороведении. В 20-е годы ученые в этой области в целом придерживались теории, относившей средневековые русские былины к произведениям аристократического происхождения. Утверждалось, что прославляющий царей национальный фольклор отражал идеологию правящего класса, вызывал у детей нездоровые фантазии и подлежал ликвидации. Теперь произошел радикальный поворот⁵⁶. Его предвозвестила оценка фольклора как народной мудрости, прозвучавшая из уст Горького на съезде писателей в 1934 г. Между тем Демьян Бедный, не осознав надвигающихся перемен, написал для московского Камерного театра либретто комической оперы «Богатыри». В пьесе эти герои русских былин предстали пьяницами

и трусами. Разбойники, упоминавшиеся в эпических песнях, были выведены революционерами, защищавшими народ, как Робин Гуд. Принятие же князем Владимиром христианства в X в., когда он в середине зимы крестил киевлян в Днепре, Демьян Бедный высмеял как часть пьяного загула.

Когда в ноябре 1936 г. руководимый Керженцевым Комитетпо делам искусств одобрил спектакль «Богатыри», на его премьере побывал Молотов. После первого же акта он, возмущенный, ушел, заявив: «Безобразие! Богатыри, ведь, были замечательные люди!»⁵⁷ Сам Керженцев должен был жестоко раскритиковать и Камерный театр, и Бедного, которого после этого выселили из кремлевской квартиры и исключили из Союза писателей. Герои эпоса, писал Керженцев, были из народа, а не из знати. Будучи вождями сопротивления России азиатским захватчикам, таким, как татары, рассуждал Керженцев, они были дороги сердцу большевиков как воплощение героических качеств русского народа в далеком прошлом⁵⁸.

Фольклор не просто возродили. Он был создан заново. Сталин и Ленин оказались героями написанных под старину «новин» будто бы народного происхождения. Талантливая сказительница с крайнего Севера Марфа Крюкова была послана вместе с редактором-помощником на родину Сталина — в Грузию. В появившейся в результате этой поездки «народной песне» рассказывалось, как Сталин, подобно древнему Владимиру, ходит по Кремлю:

и .

И начал он похаживать по горнице И помахивал он белымиргученьюами¹– № :.! * И потряхивал он черными кудрями

л-'ы И думал он думу тяжкую

Позвал он своих друзей-сотоварищей...

Крюкова и ее помощник сочинили также «былину» о Ленине, в которой описывалось, как предатель Троцкий приближает кончину больного Ленина. Ленин верит, что Сталин уничтожит врагов революции, а в заключение Сталин дает клятву верности усопшему вождю³⁹ Так псевдофольклор прославлял боевую дружбу двух большевистских «богатырей».

Героизм русского народа, нашедший свое выражение в отваге возглавляемых Александром Невским воинов, стал темой фильма Эйзенштейна, музыку к которому написал Прокофьев. В одном из своих замечаний по поводу фильма Эйзенштейн намекнул на параллель между Невским, в 1242 г. объединившим новгородцев на разгром на льду Чудского озера вторгшихся тевтонских рыцарей, и Сталиным⁴⁰. Фильм завершался словами, обращенными Невским к нескольким выпущенным из плена немецким военачальникам: «Идите и скажите повсюду в чужих землях, что Русь живет. Пусть они без страха приходят к нам в гости. Но всякий, кто придет к нам с мечом, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет русская земля!».

В 1939 г. на сцене Большого театра была возобновлена постановка русской классической оперы Глинки «Жизнь за царя», темой которой был героизм. Теперь она, как и в первоначальном варианте композитора, называлась «Иван Сусанин». Сусанин пожертвовал своей жизнью ради спасения молодого царя Михаила от пленения поляками в пору Смутного времени.

В новом — сталинском — варианте оперы Сусанин спас не царя, а Москву. Героями, возглавившими народное восстание против польских захватчиков, были Козьма Минин и князь Пожарский. В заключительной сцене одержавших победу крестьян-повстанцев встречают в Москве как героев. Когда они вступают на Красную площадь, бурлящая яркая толпа приветствует их ликующим хором-. «Слава, слава!». Финальный эпизод рецензент «Правды» описал так: «Вот момент, когда зрители и артисты сливаются воедино, и кажется —

одно огромное сердце бьется в зале. Народ приветствует свое героическое прошлое, своих витязей, своих бесстрашных богатырей. Чудесное, незабываемое мгновение!». По свидетельству Светланы, дочери Сталина, он любил эту оперу, но только лишь за сцену в лесу. После нее Сталин из театра уходил⁴

По представлению Сталина, такие произведения искусства, несомненно, служили делу подготовки народа к боям с чужеземными войсками во время войны, которая, как он считал, начнется в избранный им момент. Подобные творения подразумевали готовность народа вновь сражаться с иноземным врагом. Если с помощью русского народа Невский разгромил немцев, Минин и Пожарский — поляков, а Кутузов — французов, то теперь уже преодолевшая отсталость Советская Россия, конечно же, сокрушит любые иностранные войска, которые попытаются разгромить ее.

КсенофобиятакжедавалаосебезнатькультурепоСталину.Всередине 1936 г., т. е. в пору волны доносов, некоторых советских ученых, начиная с видного математика Н.Н. Лузина, подвергли публичным обвинениям за то, что они отправляли свои труды за границу до их опубликования у себя в стране. «Правда» обратилась к этой теме в редакционной статье, опубликованной 9 июля 1936 г. Она осудила «традиции раболепия» перед Западом, унаследованные от царских времен, когда аристократическое дворянство с пренебрежением отказывалось от русского языка, презирало русский народ и полагало, что «свет науки исходит только с Запада, только от иностранцев». Но даже теперь, писала «Правда», когда Россия обладает передовой наукой, некоторые ученые (газета назвала их поименно) по-прежнему считают естественным и нормальным публиковать свои труды сначала, а порой и только за рубежом. Подобное положение нетерпимо, утверждала «Правда»: «Советский Союз — не Мексика, не Уругвай какой-нибудь, а великая социалистическая держава». Поспешно проведенные в институтах Академии наук собрания осудили академика Лузина и других «врагов в советской маске» за «своего рода вредительство», выразившееся в передаче своих работ для первоначальной публикации за рубеж⁴².

Возможно, из-за нежелания прервать важную научную деятельность, кто-то в верхах вскоре положил конец этой кампании, и ученые, подобные Лузину, не сгинули в тюрьмах. Но не исчезла, однако, ксенофобия. Лысенко и его последователи стали клеймить генетиков, от которых они хотели очистить советскую науку, за то, что ученые черпали идеи в зарубежных исследованиях данной области знаний — Г. Менделя, А. Вейсмана и Т.Х. Моргана. Правда, эпитет «вейсманизм-морганизм» стал общераспространенным лишь после успешного завершения лысенковских усилий в 1948 г. Но уже в 1939 г. Лысенко говорил о том, что настало время для изгнания «менделизма» во всех его формах из лекций и учебников⁴³. Это предвещало крайности официальной ксенофобии, пронизавшей сталинскую культуру в послевоенные 40-е годы.

Прославление прошлого страны-героя достигло апогея, когда в конце 30-х годов вышел новым изданием немарксистский дореволюционный пятитомный «Курс русской истории» В.О. Ключевского. Благожелательная рецензия высоко оценила созданные ученым живые портреты русских правителей с древнейших времен до XVIII в. Критиковался же Ключевский лишь за то, что, описывая опричнину Ивана Грозного, он не осознал ее прогрессивную роль в истории, а увидел в ней «высшую полицию по делам об измене»⁴⁴.

С другой стороны, яростно осуждался Покровский и его лишенная русского национализма историографическая школа. Вполне возможно, что от худшей судьбы Покровского уберегло то, что в 1932 г. он умер от рака. Проживи Покровский до второй половины 30-х годов, и было бы установлено, что он служил целям «троцкистских вредителей», изъяв, например, из истории «справедливые войны», которые в прошлом вели русские и другие, ставшие ныне советскими народы. Историков школы Покровского, которые пали жертвами террора, поносили теперь как врагов народа.