Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Шрифт:
— Сидите, грейте тут самоварчик, мы скоро воротимся, чай пить будем.
Капитонко в платок рожу пуще замотал да марш в царску коляску. Только в лесок заехали, эта поддельна старуха на ножку справилась, за адъютана сграбилась да и выкинула его на дорогу; вожжи подобрала, да только Капитонка и видели.
А царь сидит, на столе чашки росставлят. Бедна старуха под трубой, ни гу-гу.
На улице и темнеть стало. Царю скушно:
— Што эко самовар-от долго не кипит?
Его величесво трубу снял, давай
— Ох-ти мне! Самовар-от ушол, а їх чай пить нету. Скоре надо заварить…
Хотел самовар на стол поставить.
— На! Где ручки-те?
Старуху за бока прижал, а та смерть шшекотки боїтся; она как взвизгнет не по хорошему… И царь со страху сревел да на шкап. А старуху уж смех одолил. Она из рогозы вылезла.
— Ваше величие, господин анператор! Не иначе, што разбойник-от этот и был. Как он нас обех обмакулил, омманул…
Ночью царь задами да огородами пробрался домой, да с той поры и запил, бажоной.
А Капитонко этот в заграницу на тройки укатил и поживат там, руки в карманах ходит, посвистыват.
Эта сказка прерывалась безудержным смехом. Простодушный, он лишь способствовал крепкому и сладкому сну на вольном воздухе. Так закончился день сказок о любовных утехах и изменах.
День третий. Волшебные сказки
Московка открыла глаза, разбуженная громким и решительным оповещением Скомороха:
— Ситух а !
И вытерла мокрое лицо. Сеялся мелкий и вялый, нерешительный дождик, а все небо было затянуто серой, нежной пеленой. Московка по привычке, усвоенной с детства, огорчилась — дурная погода, но все просыпающиеся радовались: пароход снимется с мели.
— В Верховьї давно, верно, дожжи-ти, — пришла вода!
И Скоморох указал на вчерашние обнаженные полоски песку, — сегодня их затянуло водой.
Стали заботиться, как провести день под дождем, а может и ночь.
— Нать вешши из пешчорки рыть да там огонем разживить.
А Московка надеялась там тетрадь беречь и записывать…
— Нать на мельницу проситься — там каморка есь, для того и слажена: проезжих приючать до парохода…
— В деревню куда-ле проситься, там и телеграф — узнаем нашшот парохода…
А дед Кулоянин решительно:
— Я на Анлигу иду. С Андиги рюжа-та заказана, там и кончу.
У Московки сердце упало: все в разные стороны разбредутся, кто куда.
Рушилось дело, а еще на сегодня затеяли волшебные сказки.
Скоморох воскликнул:
— А ну, всем а на
Московка недоумевала:
Какая Андига? Куда? Так бы хорошо в коморке на мельнице (можно-б сказки сказывать и записывать), а тут еще нерешительные голоса увеличили сомнение.
— Далеко! Бабкам на гору не вызняться!
Но Скоморох не унимался:
— А мы на што? На руках унесем! Идем, штоль, бабушка, до дожжа настояшшаго.
Московка колебалась.
— А здесь естьли? На мельнице?
— Да в коморку всем не взойти. Тесно. И сидеть-то лавок не хватит, не то што повалиться. Идем на Андигу!
— Да што это тако?
— Тако красивенько местечко. Идем!
Другие пояснили:
— Там ране часовня была, а ныньце колхоз.
— Любопытно. Но как же кладь?
— А тут в пешчорке останется, хто унесет? Дорожного человека обидеть… Это у вас там на Москвы — все полиция-милиция, а из-под носу ташшат. У нас жа: хто дорожного человека обидит, — тому голова не сносить! Ну, идем…
И Скоморох подхватил Московку под локоть, крикнув в полуоборот Помору:
— А ты другу бабку! Вот мы и с нареченныма! Не отставай, Ошкуй! Хто ишша с нами? Чего стала?
— Да все думаю нашшот парохода… вдруг придет… — лепетала Московка.
— Давай вицю! Бабок погонять! Ведь услыхаем свисток-от. На Андиги ишша лучша! И услыхаем и увидаем! С горы-то видко! Да с горы-то прям и скатимся к реки, а оттуль тропка по бережку сюда к причалу. А сейчас в волось идем. Небось хлеб-от приїли? Нать в коператив зайти? И мне нать — табачку захватить. На телеграф нать? Про пароход справитьсе? Ну, ну, вызнимайтесь, бабушки! Вот и ладно. На волости все дела справим да и лесом ишша на горку вызнемся… Поможом, подхватим! Тут и Андига. Там нас оприютят. Горницы большашши. Печку затопят, чайку согреют, чего-ле поїсть дадут. Хозейка обрадеет людям за место лешаков.
Так болтая, сказочная компания, за которой увязалось еще три-четыре человека, дружно поднялась на высокий и крутой берег. Оттуда среди полей открылась большая деревня, охваченная сосновым бором. Через сетку дождя она казалась серьезной и важной: не видно было ярких пятен повойников и платков; в полях двигались одиночные фигуры; не заметно досужих, толкущихся ребят и, верно, их отсутствие да черные прясла в полях придавали всему такой степенный вид.
Только овцы кучками бестолково двигались по дорогам между огороженными полями и толкались, стараясь проникнуть в поля с соблазнительной высокой травой на межах. Изредка доносился резкий крик: «Петронька! Кычки-те у Савватевны!»