Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Здравствуй, Никита… У тебя есть что мне сказать? – спросил благородный ромей.
Он помедлил.
– Послание от госпожи?
Микитка шевельнул губами, потом у него получилось сказать:
– А ты ничего еще не знаешь, господин?
Флатанелос посуровел – потом резко кивнул, чтобы тот говорил.
– Императора чуть не убили! – прошептал Микитка; он так и чувствовал, как волосы встают дыбом. Евнух схватил комеса за плащ, не понимая, за что цепляется. – И там… ходят слухи, что поймали Никифора, доместика схол!
Комес
Флатанелос сам чуть не упал. Он пошарил рукой по своей широкой груди, точно забыл, где его сердце.
– Боже милосердный!..
Микитка встал на ноги и, глядя на героя и не решаясь приблизиться, напористо прошептал, оглянувшись:
– Почти никто еще не знает… Я следил, слушал… Я ведь государев постельничий, от меня Константин не таится; а от всех прочих скрывают, что случилось, чтобы не растревожить попусту!
Леонард Флатанелос медленно отвел со лба черные кудри – ему недоставало только золотого обруча, чтобы казаться родным братом Никифору. Он глубоко вздохнул – и улыбнулся Микитке: но в карих глазах стыл страшный гнев. Люди во власти таких чувств убивали даже собственных детей, не то что чужих.
– Спасибо, Никита.
Комес положил ему руку на плечо, и Микитка весь сжался. Но Флатанелос убрал руку и пошел прочь – нетвердо, опираясь на стену. Микитка быстро отвернулся и потряс головой.
– Если и этот рехнется, что делать будем? – пробормотал евнух. – А если государь его в измене уличит и от себя уберет? Тогда нам всем конец! Католики с потрохами сожрут!..
Он встряхнулся и быстро пошел к покоям императора. Только там он и узнает наиважнейшее; и другого места ему нет.
Леонард Флатанелос с трудом погасил ярость, от которой в глазах было красно; теперь он понимал безумие, охватывавшее Ахилла, Геракла, Медею-детоубийцу. Даже на море, в жестоком бою, с ним такого не бывало. Предательство брата – как раскаленное железо, которым прижигают сердце.
– Он у меня попробует раскаленного железа, если это вправду он, - пробормотал комес.
Потом он остановился и, схватившись за голову, заставил себя замереть на несколько минут, чтобы обрести ясность мышления. Это очень нужно сейчас, особенно если в руках у василевса Никифор!
Комес взялся за похолодевший лоб. Он быстро перебирал в голове все, что Никифор способен выдать императору, спасая свою жизнь, - хотя едва ли тот может ждать пощады после своих деяний. Но такие люди, как Никифор, перед лицом смерти бывают жалки. Он не посчитается ни с чем, лишь бы удержать призрак спасенья!
В юности комес тоже натворил много такого, о чем сейчас приходилось жалеть, – можно даже сказать, что Леонард был таким же молодым пиратом, каким Никифор сделался теперь; Леонард помнил, как мальчик восторгался им, старшим, и мечтал на него походить. Работорговлей занимались они оба – впрочем, этим занятием не гнушались многие из византийской
Потом Никифор сделался военачальником Иоанна – потому, что старому василевсу было не разбирать, под чью защиту заступать. И в мореходстве и морской торговле Иоанн понимал еще меньше Константина.
Константин прекрасный правитель и воин, но он привык сражаться и вершить дела на суше. И не слышал, как его комес добывал себе славу в молодые годы, - если же услышит, может от горячности счесть его предателем и казнить или сослать; хотя Палеологам ли не знать, на чем стоит и стояла Византия? Каждое государство строится на крови, а империя – на великой крови!
– Слава богу, что я не женат, - пробормотал Леонард Флатанелос.
Ему представилось прекрасное и умное лицо московитки, которую он любил, - как не любил до сих пор ни одну женщину!
Леонарду казалось, что если бы это чудесное, сильное и благородное, создание принадлежало ему, вместе с нею он мог бы покорить весь мир – чтобы потом подарить его ей. Разве мало у него храбрости, и разве не достойна она такого дара? Леонарда сокрушало, что Феодора – жена человека, который не стоит ее; и уже родила ему детей.
Если же Никифор распустит язык, он может подвести под топор или меч Феодору, ее мужа и Феофано, соблазнившую Никифора: женщину, с которой все началось.
Но даже Феофано куда более достойна жить, чем ее любовник. Она всегда делала все для Византии и жила Византией, этим прекрасным призрачным Римом, маяком, манившим к себе бесчисленное множество людей: людей, своей великой общей любовью творивших эту великую священную мечту…
Тут Флатанелос встряхнулся и подумал, что ничего даже еще не выяснил. Он рассмеялся сам себе и, пригладив черные кудри, быстро пошел к императору. Подозревает Константин его или нет – в любом случае комесу придется предстать пред его очи как можно скорее.
К василевсу его не впустили.
– Не велено, - сказал эскувит, карауливший у дверей; когда побелевший комес шагнул вперед, в его грудь уперся меч. Эскувит с длинными волосами, рассыпавшимися по плечам, из-под низко сидящего шлема оглядывал его с ног до головы – так мрачно, точно вдруг выяснилось, что это Леонард, а не Никифор много лет продавал империю туркам и католикам…
– Но мне нужно видеть государя! – рявкнул комес, которому опять взор застила кровавая пелена.
– Божественный император приказал себя не беспокоить, - сказал стражник, глядя на него с омерзением. – И ты едва на ногах держишься, что станешь говорить! – прибавил он сквозь зубы: уверенный, что у прославленного комеса Флатанелоса ноги подкашиваются от страха.
– Погоди… ты пожалеешь, - пригрозил Леонард; но он сам понимал, что жалок в эту минуту. Стражник усмехнулся и отвернулся. Он даже не стал смотреть, как Леонард убирается вон; тот и в самом деле пошел прочь, но отошел недалеко. Завернул за угол и привалился к стене, тяжело дыша.