Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Мраморный особняк и в самом деле почти не пострадал – только прокоптились кое-где стены и подломилась от чьего-то богатырского удара одна колонна портика. Но зов неупокоенных душ стал еще явственнее, а сами души почти осязаемыми: они касались их лбов и плеч порывами ветра. Казалось, оглянись Феодора – и увидит Олимпа, старого друга, который уже готов дотронуться до нее холодной рукой: рукой скульптора, который один Бог знает что теперь ваяет в своем Аиде…
Хозяйка, поднявшись вместе с мужем по ступеням, вглядывалась в черноту за полуоткрытой дверью.
–
Но она сразу вслед за этим отняла свою руку у мужа и скользнула в могильный мрак. В доме было так холодно, как не бывает летом, даже в больших особняках, даже в ненастные дни. А стоило Феодоре войти в столовую, как у нее потемнело в глазах: в яркий полдень, хотя солнце сияло в окна…
Казалось, побоище случилось только вчера. Мебель была изломана, скатерти и занавеси висели клочьями. И повсюду – на полу, на стенах - была кровь. Эти следы не сразу бросались в глаза, потому что побурели: но стоило заметить их, как не получалось замечать уже ничто другое.
– Уйдем, - Феодора быстро отвернулась. – Я не могу!..
Она всхлипнула и, протолкнувшись мимо потрясенного мужа, побежала по лестнице наверх, надеясь найти хоть какое-то успокоение. В коридорах верхнего этажа ничего не тронули: по-видимому, здесь никого и не убивали. Но вид библиотеки и кабинета патрикия потряс Феодору до глубины души.
– Зачем только мы приехали, - пробормотала Феодора, пятясь из библиотеки: все еще не в силах оторвать взгляд от обугленных остатков порубленных стеллажей, на которых турки, по-видимому, и сжигали свитки. Неузнаваемые остатки пергамента и бумаги лежали в сером пепле.
– Это похуже Александрийской библиотеки! У Фомы сердце не выдержит! – воскликнула московитка; она повернулась, но тут же столкнулась с мужем, имевшим сейчас вид безумца. Крепко взяв жену за плечи, Фома Нотарас отбросил ее с дороги и вошел в свое книгохранилище.
Феодора выскочила в коридор и, упав на колени, разразилась слезами: она плакала, только чтобы не думать о муже и о том, каково ему сейчас. Господи…
Фомы не было долго – и каждое мгновение его отсутствия увеличивало ее муки. Наконец выступив наружу, патрикий без единого слова взял жену под руку и, двигаясь как в тумане, повел ее прочь.
Он прошел только половину коридора – а потом вдруг остановился и, взяв Феодору за подбородок, с силой повернул ее голову в сторону библиотеки.
– Вот здесь, - он яростно ткнул пальцем в открытую дверь, - погиб труд тысяч людей и смысл жизни сотен тысяч!..
Выпустив жену, он схватился за голову: свои белокурые волосы, ранее короткие, Фома теперь отрастил до половины шеи, и казался еще более женственным, чем прежде.
Феодора осторожно сказала:
– Но ведь эти книги во всем доме читали только мы…
Фома рассмеялся.
– Слышите? Вот говорит женщина!
Он поднял голову и повернул к жене искаженное лицо.
– Конечно, эти книги читали только
Патрикий перевел дыхание.
– Смысл жизни каждого народа – в его аристократии, вере в высшее значение своих вождей! А когда надломится вождь… пиши пропало, - закончил он, яростно дыша и сжимая зубы.
Феодора подумала, что в этих словах есть доля истины: хотя, конечно, муж далеко хватил. У народа была своя духовная жизнь… но значение аристократии и в самом деле очень велико: вожди – это лучшее, что производит народ для самого себя!
Она вдруг вспомнила, что покойный художник Олимп говорил ей то же самое, почти теми же словами! И скульптор стал теперь правее мужа, навеки правее: потому что погиб за свою правду – лег за нее костями здесь, у этого дома.
Когда они спустились по лестнице, Фома сразу пожелал поехать домой… то есть к сестре. Как ни тяжело дышалось в доме мертвого Льва, в его собственной усадьбе теперь находиться было куда тяжелее.
Феодора коротко попросила подождать ее: она хотела напоследок обойти сад… и заглянуть на кладбище. Преклонить колени перед могилой Олимпа. Он это заслужил.
Все найденные останки слуг Нотарасов посланные Феофано похоронили в братской могиле; воинов – отдельно, сложив им курган и оставив на нем свое оружие. Может быть, немало путников забредало в разоренную усадьбу с тех пор – но никто не посмел взять этого оружия.
Олимпа же, по просьбе госпожи, отыскали среди всех и погребли в собственной могиле. Над ней установили деревянный крест. Феодора остановилась напротив, сложив руки и кусая губы.
Нет, не крест! Над могилой художника следовало воздвигнуть другой памятник: останки ее статуи, которую турки разбили в куски.
Феодора опустилась на колени и склонилась лбом к земле.
– Я могу жить без нее, - прошептала она. – Ты - не смог… но ты не ради меня умер и не ради этой статуи, которая есть глина, прах земной! Ты умер ради самого подвига, отважный грек, ради славы, которую я сейчас пою тебе…
И ей показалось, что холодная рука гладит ее по голове.
Феодора ушла, повесив на крест свое ожерелье из раковин и кораллов – подарок Феофано. Почему-то ей казалось, что Олимпу понравится такое подношение.
Когда она забралась в повозку и прижалась к мужу, то дала волю слезам; и не воспротивилась, когда Фома ее обнял. Им ехать до Феофано – три дня, за которые может случиться что угодно: это путешествие тоже было подвигом. И это они тоже совершили ради себя, а не ради умерших, которым уже не нужны их заботы.
Они долго молчали – а потом Фома сказал:
– Забавно, жена… Я подумал сейчас, что, вернувшись в дом Аммония, мы можем найти его таким же!
– Типун тебе на язык! – вскрикнула Феодора. Она уже не понимала, что перешла на русский язык; потом увидела, что муж грустно смеется.