Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Фома сидел не поднимая глаз, и, по-видимому, плохо спал ночь: Феодоре стало жаль его… но поправить ничего было уже нельзя, сердцу и телу не прикажешь. Да Фома и сам понимал, что лучше жить им теперь невозможно: понимал, какова его жена, какова его сестра и каков он сам!
“Потом я поговорю с ним… нет, не буду: все худо-бедно наладится, - подумала Феодора. – Впрочем, оно и не разлаживалось. Живем как живем”.
Фома наконец поднял глаза, и жена улыбнулась ему: патрикий улыбнулся в ответ, хотя тут же отвернулся опять. Феодора вздохнула, чувствуя, что муж смирился: ничего, война есть война!
Когда
Дарий встал навстречу царице и поклонился; поднялся и Дионисий. Фома остался сидеть; и Феофано нахмурилась. Но облачко недовольства тут же отлетело. Она протянула к своим подданным сильные и красивые руки, отягощенные перстнями и браслетами, - точно дарительница удачи.
– Друзья, мы выступаем завтра, - ясным голосом сказала она. – Поэтому сегодня всех ожидает отдых… все будут делать то, что пожелают, и проводить время с теми, с кем пожелают. Если, конечно, закончили свои приготовления.
Она улыбнулась.
– Проверьте все еще раз! И вещевые мешки, и лошадей, и оружие! Потом будет поздно! Ты слышишь меня, брат?
Фома, вздрогнув, поднял голову.
– Да, - сказал он.
Казалось, патрикий не то замечтался, в самое неподходящее время, не то отстранился от блистательной сестры; она качнула головой, обещая себе устроить ему выволочку позже, уже не как брату, а как солдату. Потом посмотрела на Дария.
– Дарий, дядя тебе поможет.
Юноша кивнул, глядя на нее восторженными глазами: он предпочел бы получить помощь от самой царицы, но уже понимал, что Дионисий будет этим недоволен. Феодора взглянула, как держатся вместе оба Аммония, и молча повернулась к повелительнице: та мгновенно поняла ее.
– Нет, - шепнула Феофано едва слышно.
Нет: эти двое не предадут их! По крайней мере, в скором времени: слишком во многом они полагаются на Феофано, да и чести, как и греческого чувства, в них гораздо больше, чем в Валенте. Теперь, после того, как Валент показал себя, и они себя показали - спасибо ему за такую услугу!
Только если Фома будет молчать!
Феофано приказала подать большую двуручную чашу вина – чашу дружбы, так напомнившую Феодоре другую, которую они распили вдвоем. Но эту чашу императрица пустила вкруговую: как будто повенчала их всех, повенчала друг с другом и с собою, с Византией!
Все испили почтительно и серьезно, с сознанием этой минуты. А Феодора, в который раз, восхитилась мудростью своей покровительницы. Воздействовать на людей надо не только словами и примером, подобно полководцу, – воздействовать надо тонкими способами, известными только прекрасным знатокам человеческих чувств и привычек. Теперь Феодора понимала, как правит Феофано: явно или неявно, она делала это постоянно, оставаясь царицей днем и ночью. Феофано была одна из тех благородных людей, которые творили свою судьбу и судьбы других осознанно, - наиболее осознанно из всех ей известных!
После трапезы Феофано приказала задержаться брату – Аммонии ушли куда-то вдвоем, и она их не остановила и не спросила ни о чем. Но с патрикием они говорили долго: и о чем бы ни говорили,
Хорошо, что они все трое понимали это: по крайней мере, Фома, выйдя к жене от Феофано, выглядел гораздо более умиротворенным. Он дружески поцеловал жену и ушел, заканчивать свои сборы. А Феофано позвала подругу с собой в конюшню и там стала учить ее тонкостям обращения с лошадью, которые должен был знать всякий конник, доверяющий животному свою жизнь. Ей еще много дней придется провести в седле – и, возможно, не только скакать, но и спасаться; и сражаться!
Феофано проверяла посадку подруги, смотрела, как она седлает свою Тессу, и посоветовала под суконный потник, который обыкновенно клали под седло, подложить еще и чепрак, мягкую меховую подкладку. Чепрак был турецкого происхождения; но потники были известны еще со времен персидской империи. Персидские конники и гетайры не знали седла – но умели предохранять свою кожу и спину лошади в походах с помощью мягких тканей и шкур; седла же служили другой цели. Их ввели в обращение скифы-кочевники, и они немало облегчили как посадку конника, так и нагрузку, которую выдерживала лошадь; и позволяли, приподнимаясь и удерживаясь на стременах, разворачиваться и бить из лука, как и поражать мечом и копьем, лучше, чем прежде.
– И стремена позволяют сидеть согнув ноги, - улыбаясь, сказала Феофано. – Прежде ноги умелые всадники подгибали к крупу коня – если они свисают, то от частой езды верхом могут искривиться.
Феодора невольно схватилась за собственные ноги; и тут же вспомнила свой сон. Феофано смеялась, глядя на нее.
– Дорогая, ты все еще такое очаровательное дитя!
Феодора покраснела.
– Я не подведу вас!
– Я знаю, - сказала Феофано, кивая, - знаю.
А потом вдруг московитка произнесла:
– Я тебе должна признаться… у меня больше месяца уже не было…
Она показала на живот. Феофано тут же свела брови:
– Не было?..
Потом рассмеялась.
– Это может прекратиться от тягот войны, как и от большой печали! По себе знаю!
Феодора кивнула.
– Я понимаю, царица. Но что, если это…
Феофано крепко схватила ее за плечо.
– Это дело твоей совести. Решай сама!
“Раньше она бы строго запретила что-нибудь с собой делать, - подумала Феодора. – Да я бы и сама себе строго запретила! Но раньше мы и не ехали на войну!”
– Поступлю по совести, царица, - сказала она. Феофано кивнула.
– А теперь, - сказала она, - не желаешь ли прокатиться со мной? Посостязаемся в скачке, может быть? Сейчас я свободна!
– С радостью, великая царица, - ответила Феодора. Потом прибавила:
– Но ты все равно меня опередишь.
– Вот и поглядим, - серьезно сказала гречанка.
Они оделись в шаровары и короткие туники, - замечательный наряд, придуманный последней амазонкой, - и отправились на конную прогулку. Вначале просто трусили рядом, но потом Феофано всерьез пустила Клита вскачь; и Феодора, хотя сперва боялась, раззадорилась и даже смогла обогнать госпожу на несколько мгновений. Та быстро опередила ее; но тут же остановилась и захлопала подруге.