Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Она прервалась.
– Да и если сказать серьезно – у Дионисия тебе сейчас будет безопаснее всего, намного безопаснее, чем с нашим войском и в моих владениях!
Феодора осторожно кивнула; она как будто бы понимала. Но царица наверняка имела еще и другие соображения, ей неизвестные.
Потом Феофано обняла ее за плечи.
– Ты очень помогла мне тогда, милая Феодора, - когда встречалась с Леонардом Флатанелосом…
Феодора тихо ахнула и попыталась высвободиться; но Феофано не пустила.
– Я не могу, - начала было Феодора: понимая, что это будет попранием всех законов
Конечно, ни о каком попрании и речи сейчас быть не может: на войне законы свои, а византийские войны имеют особенные законы, для которых не существует еще русских слов.
– Если ты мне прикажешь, василисса, - сказала Феодора: она побледнела, но не запнулась, произнося это.
Феофано улыбнулась.
– Я знала, что ты поймешь меня. И знаю, что ты одна из всех никогда меня не подведешь, - сказала она. – Конечно, я тебе приказываю! Но не тревожься за себя и детей… вы будете в меньшей опасности, чем мы, как бы ни повернулось дело. С тобой поедут твои охранители и еще воины, которых я выделю, хотя большое войско еще не подошло… Дом Дионисия тоже крепко стерегут.
Она подумала.
– Ну как, согласна?
– Согласна. Но цари так не спрашивают, ведь ты приказала! – ответила Феодора со всей серьезностью.
Феофано с удовольствием поцеловала ее.
– Теперь я понимаю, почему так тебя люблю, - сказала она. – Но будь покойна: я не велю ничего, бесчестящего тебя.
Откинула назад волосы.
– Помни, что есть два способа войны, как и два способа правления, – мужской и женский, - задумчиво сказала патрикия Метаксия Калокир. – Мужские войны вспыхивают, сжигая все губительным и очистительным пламенем, и затихают; женские же не столь разрушительны, но не прекращаются никогда: сколько существует человечество. Однако женщин замечают намного меньше, чем мужчин. Это и плохо, и хорошо – все при большом желании можно обратить в свое преимущество!
Она сощурила глаза.
– И помни главное, любовь моя, - что потерять душу легче, чем что бы то ни было другое. Особенно нам, женщинам!
Феодора склонила голову.
– Пиши мне, - попросила она.
– Именно так мы и будем разговаривать. Ты будешь узнавать решительные новости первая, - ласково ответила Феофано.
========== Глава 73 ==========
Конечно, муж отпустил Феодору, - московитка не сомневалась, что это они уладили с Феофано до того, как императрица приступила к ней самой. И Дионисий был согласен, даже рад такому избавлению.
– Я отправлю с вами письмо, госпожа, - сказал он, мрачно поблескивая черными глазами на ее амулет. – Вас примут как почетную гостью и мою родственницу.
Феодора давно заметила за благородными ромеями, имевшими склонность к османам и востоку, эту латинскую манеру возвеличивать собеседника умножением - манеру людей, имевших укоренившийся имперский склад мышления! Это люди, потерявшие свои корни…
Она поклонилась.
– Вы благородный человек, кентарх!
Дионисий улыбнулся, не поправив ее.
– Истинно так.
Прямой нос,
“Неужели этот военачальник когда-то был таким же, как Дарий? Наверное, нет! Дионисий больше македонец, горец, чем перс, - как и Валент; а в Дарии громко заговорила восточная кровь”.
Феодора еще раз склонила голову, и Дионисий поклонился в ответ; потом московитка отправилась проведать его племянника. Их после случившегося связала тонкая, но неразрывная нить: убийцу и жертву, благодетеля и спасенную. И их влекло друг к другу какое-то сродство душ. Как же удивительны тайны человеческих душ – а пути их намного сложнее и многообразнее того, что дозволено людям христианскими заповедями!
Дарий уже не лежал, а сидел на возу, наблюдая за московиткой с измученной улыбкой на тонких губах. Когда она приблизилась, мальчик выпрямился, поморщившись от боли, а потом склонил черную голову: сегодня его волосы были убраны в хвост, как у Феофано, только низко на затылке, и от этого его лицо казалось уже, а шея еще тоньше. Однако в Дарии, несмотря на перенесенные страдания и проступки, несоразмерные с хрупким сложением и юным возрастом, была какая-то безмятежность, свойственная людям востока, и прежде всего азиатам: безмятежность людей, считающих себя всецело во власти судьбы, малыми ее орудиями, - людей, всегда готовых преклониться перед бесконечно великим. “Этим они похожи на нас – но в нас есть то же бунтарство, жажда подчинить себе судьбу, что и в греках”, - неожиданно подумала Феодора.
– Здравствуй, - устало сказала она наконец, даже потерявшись перед юношей, который был ей и близок, и очень чужд.
– Счастлив тебя видеть во здравии, госпожа Феодора, - ответил Дарий. Он помедлил, облизнув губы.
– Ты уезжаешь к моему дяде? Это очень хорошо. У него ты и твои дети будете в безопасности, за несокрушимой стеной!
Феодора кивнула, отведя взгляд; она с трудом подавила в себе невольную материнскую ненависть.
– Спасибо тебе за подарок, - сказала она, показывая на амулет: с тайной надеждой, что… Но надежда не оправдалась. Дарий, несмотря на юный возраст, умел молчать гораздо лучше, чем большинство его сверстников, особенно греков!
– Ты достойна его, - сказал Дарий. Он немного покраснел, видимо, вспомнив поучения дяди, но больше ничего не прибавил.
Феодора кивнула мальчику – и ушла, ощущая смятение чувств совсем иное, нежели то, что возбуждала в ней Феофано: Феофано была очень умна и загадочна, но все равно понятней, ближе!
“Я боюсь сделаться предательницей – а почем мне знать, не предатель ли Дарий: предатель, считающий себя правым, по своему закону и закону своей души?”
Тысячу раз права была Феофано, сказавшая, как сильна азиатская кровь, - черные глаза этих людей как бездна, в которую намного легче провалиться, чем подняться до греческого христианства и греческого взгляда на мир: взгляда несгибаемых борцов-богоборцев и творцов!