Стена

Мединский Владимир Ростиславович

Андрей не мог понять по лицу Варвары, дошли ли до нее его слова. И продолжил:

— Да ты ведь знаешь, что я любил Катю больше жизни моей, больше всего, что имел! Если душа и впрямь бессмертна, так отдал бы я это бессмертие только за то, чтобы обнять любимую, чтоб быть с нею. А ты думаешь, что у меня хватило б сил на нее руку поднять?!

Варвара молчала. Но когда Андрей ступил к ней, вновь подняла выше ковшик и выдохнула:

— Еще единый шаг сделаешь, видит Бог, обварю.

— Хорошо, — он едва не разрыдался от обиды и тоски, но вновь справился с собою. —

Хорошо, коли хочешь, я уйду. Мне ныне все едино. А захочется ласки бабьей, так в Смоленске вдов, что крестов на кладбище. Я-то думал: ты понимаешь меня, думал, что утешишь, боль уймешь. Что ж, раз нет, так нет. Видно и ты меня разлюбила… Один я остался… Прости меня за все, — Андрей развернулся.

Варина рука дрогнула, и кипяток пролился на струганный пол. Может, попал и на ноги, может, и обжег ее, но у Вари даже стона не вырвалось — умеет ведь терпеть!

Она отшвырнула ковш, повернулась, шагнула к красному углу и сняла висевшее над божницей распятие.

— Знаю, Андреюшко, что в Бога ты не веруешь. Но и те, кто не веруют, страх-то Божий знают! Целуй крест, клянись, что не ты убивец, что не на тебе кровь Катина!

Дедюшин медленно подошел, взял распятие, глядя на него, сотворил крестное знамение.

— Клянусь: я не стрелял в Катерину! И не мог стрелять, потому что любил ее и люблю по сию пору всей душою! На том целую крест, и пускай он меня убьет, если я лгу!

Он прижал к губам распятие. Потом вновь протянул Варваре:

— На место повесь.

Стрельчиха смотрела на него, тяжело дыша, пытаясь успокоиться. Наконец, ее вскинутые к пылающему лицу руки бессильно опустились. Она дошла до своей лежанки, села на край, отвернулась.

— Коли так, почто ж все не приходил?

Он вдруг рассмеялся и от того застыл, потрясенный. Ему казалось, что он уж не сможет смеяться никогда. Ан, нет же — смех тот шел не из сердца, но боль почему-то облегчил.

«Вот оно — лекарство! — подумал Андрей с горечью. — Так просто… Смейся, улыбайся, просто живи! Кругом война, осада, смерть. Поляки, чую, не отступятся, пока хоть кто-то жив. А мне смешно отчего-то… Кати нет, а мне смешно. Может, так жить и надобно: вынуть из сердца боль, как иглу из тряпки: не было ничего. Смейся, живи и надейся…»

Дедюшин подошел, сел рядом с Варварой, обнял ее. Она, не сопротивляясь, позволила развязать на ее груди платок, спустить с плеч лямки сарафана, тонкую ткань сорочки. Уступая его натиску, опрокинулась на постель, обвила его шею руками, уткнувшись лбом в грудь.

Он ждал, что ее сильные ноги, как обычно, сожмут ему бедра, что она всей плотью рванется навстречу ему. Но этого не произошло. Варя отдалась на этот раз безвольно и равнодушно, как делали, бывало, продажные девки, которым казалось, что им мало заплатили. Ему даже почудилось, будто ее тело, всегда такое горячее и жадное, на этот раз совершенно холодно.

— Что с тобой? — прошептал Андрей, приходя от этого в неистовство, какого никогда не испытывал прежде, хотя близость с этой женщиной всегда воспламеняла его. Но это было уже не то пламя. Чем мягче и податливей становилась

она в его объятиях, тем сильнее ему хотелось, чтобы она была прежней, чтобы любила его так, как раньше.

И вдруг обожгла еще одна мысль, от которой сделалось совсем мерзко:

«А ведь добейся я Катерины, она б со мной была вот такая! Покорялась бы, но не любила».

— Значит, ты не стрелял? — Варины громадные глаза отражали бледное лицо любовника и словно смеялись. — Не стрелял, да?

— Я поклялся…

— Верно. Ты поклялся. А кто стрелял, знаешь?

В душе Андрея вдруг поднялось глухое бешенство. Она что же, все равно не верит ему?! После того, как он, уступив ее глупым предрассудкам, облобызал холодную медяшку? Да как она вообще смеет?..

Неожиданно для себя он размахнулся и наотмашь ударил ее по лицу.

Женщина ахнула, но не закричала, не закрылась руками. Это взбесило Дедюшина еще сильнее. Он ударил снова и снова. По губам Варвары, по подбородку потекла кровь. А она все молчала, так же неотрывно глядя своими колдовскими глазами.

— Ведьма!

Дедюшин стиснул горло женщины обеими руками, ощутил, как забилась под его пальцами горячая жилка.

— Задушу!

— Пусти!

Варька перехватила его запястья, рванула в стороны. Он с нарастающим испугом подумал, что она, нежданно — была не слабее его. В какой-то момент даже сама перехватила его горло, и он едва разжал ее цепкие пальцы.

Но эта отчаянная борьба дала ему то, чего не дали в этот раз Варины ласки: жестокое, торжествующее удовлетворение. От кого-то он слыхал, что есть любители получать наслаждение, мучая любовницу и заставляя ее тоже себя мучить: душить, бить, кусать… Должно быть, когда хочешь одного лишь плотского ублажения — это хороший способ…

— Ты не смеешь мне не верить, не смеешь! — кричал он, снова пытаясь сдавить ее шею. — Если любишь, то должна верить! На кой мне твои вопросы?! Еще спросишь слово — убью, сука!

— Отпусти ее!!!

В первый момент Андрей вообще не понял, показался ему или нет этот окрик. В ушах шумело, могло и показаться.

— Отпусти Варю, злодей!

Обернувшись, он увидал черное дуло.

— Пусти! Застрелю!

Санька стоял в дверях, нацелив пистоль. Его сузившийся бешеный взгляд ясно говорил, что он не просто грозит — он действительно выстрелит.

— С ума сошел, малец? — оторвавшись от Варвары, Дедюшин привстал, неловко сел на постели, в то время, как стрельчиха, вскрикнув, поспешно укрылась платком.

— Отойди, изверг, — голос подростка дрожал от ярости, и впервые вместо мальчишеской звонкости, в нем зазвучал хриплый мужской металл.

— Что ты, Сашенька, что ты! Да ведь это ж игра такая! Любовники так меж собой играют… А ты что подумал? — Варвара сумела, прячась за спину Андрея, укутав платком колени, вдеться в сорочку, вскочила и кинулась между Дедюшиным и мальчишкой. Но от этого стало только хуже: теперь он увидел ее окровавленное лицо.

— А что, в кровь лицо бить — тоже игра?! — хотел было отстранить ее Санька, но женщина вдруг обняла его, крепко прижав к себе.