Стена
Шрифт:
«Не уймется эта гнида, покуда ее на ноготь не возьмут, — говорил Колдырев. — А изловить не могут, потому как он, думается мне, человек не только что всем знакомый, но и всеми уважаемый. Ходит меж нами, а мы ему еще и здравия желаем!»
«Ты на кого-то думать? — быстро уточнил Фриц. — Много знать, много обида? Такой тшельовек?»
«Да, мало ли… — замялся Григорий и бросил на Майера взгляд украдкой. Очень странный взгляд. Кажется, он и сам не очень доверял своим мыслям. — Всякое в голову приходит. Сколько уже злодейств совершилось, а ни
И вот теперь воспоминание об этом разговоре заставило Саньку насторожиться и вслушаться в неясные слова, доносившиеся из-за стога. Голоса звучали глухо.
— Дальше не пойдем, тут в самый раз будет, — шептал один из голосов, властный, спокойный. — Никого, и темно как в аду… Ну, продолжай, продолжай, что ты там говорить-то начал.
— А начал я говорить про то, что бумажка эта у меня в верном месте спрятана, — ответил второй — хоть и заискивающе ответил, но яд явственно в нем слышался. — И ежели только со мной что случится, — будет, кому обо всем донести воеводе.
— Да что ты этой бумажкой докажешь-то? — насмешливо вопрошал первый. — Мало ли, кто что написал.
— А не скажи… Хоть и написано темно, да угадать-то можно. Главное же, что про сокровище сказано. А ведь воевода-то знает, что под крепостью клад спрятан. У него и план есть, да не целиком.
— Тише ты, ирод! Знаю, — зашипел первый голос.
— А ты пишешь про вторую часть плана. И руку твою узнать не трудно — кто ж не знает, как ты буковки выводишь! Так что грамота сия, что я у твоего убитого гонца отобрал, дорогого стоит. Ой, дорогого… Каб не знал про измену про твою, не в жисть не догадался б, что за послание у убиенного. Спасибо дружку…
В ответ донеслась приглушенная брань. Потом первый голос — он был ниже и более хриплый — воскликнул:
— Да что ты крутишь, будто на торжище? Цену назови. Сколько хочешь?
— А вот это уже разговор другой. Цену я тебе потом назову.
— Смотри-смотри, как бы не продешевил…
Дальше донесся совсем невнятный шепот. В этот момент Санька подумал было, что знает этот голос. Но никак не мог вспомнить — говорили-то эти шепотом. Вот если б не таились, внятно говорили бы!..
Между тем за стогом вновь послышались голоса.
— Я б на твоем месте подумал, прежде чем мне грозить-то, — вещал хрипловатый. — Так ли иначе ль, скоро поляки город возьмут. Тогда тебе лучше меня держаться.
— Ага! А ты меня и успокоишь навеки, чтоб сокровищем не делиться, — хмыкнул другой голос.
— Дурень, — пренебрежительно фыркнул первый. — Сокровище ляхи отыщут. Я ж сам Сигизмунду свою часть карты передал. Мне б клад этот все едино одному без остальной карты не найти, да и не вывезти отсюда. А так король со мной поделится. А я с тобой, если дураком не будешь.
— Ты еще доживи до прихода ляхов-то! Что-то крепость взять покуда ничего не выходит. Дурака-то ты подослал погреба взорвать?
— Замолчи, злыдень… Не то…
Голоса
Снова Саньке показалось, будто он знает один из голосов, на этот раз память указала на другого человека, но и это предположение показалось совершенно бредовым. Вот если б увидеть их… Ну, хотя бы на мгновение, хотя бы и в темноте. После многодневного ползания по темным подземным переходам зрение у Саньки обострилось. Он видел в темноте, конечно не как кошка, но уж точно лучше, чем обычные люди.
И тут ему подумалось: а почему бы не взобраться на стог, как он любил делать когда был маленьким? Сверху-то он всяко разглядит загадочных собеседников. Ну, а коли нет — то хоть слышно их будет лучше.
Санька бесшумно стал карабкаться по душистой, рассыпающейся под руками стене. Стог был очень высок. Вот уже и его верхушка. Она была покрыта парусиной, как и сама груда сена обтянутой веревками, чтоб не разметало ветром.
Мальчик лег на живот и стал подбираться к другому краю. Парусина была мокрой и скользкой — с вечера ее покрыла роса.
Еще немного. Голоса внизу стали яснее, и до Саньки донеслось:
— Креста на тебе нет! Бога не боишься.
— Крест есть. А при чем тут Бог?
— А Бог — Он при всем. Как решишь, что ты всех умнее, и что умнее Его, тут вот Он тебе и покажет, кто есть кто. Так сколько хочешь за письмо-то?
Санька вытянул шею и еще больше подтянулся к краю стога, еще чуть-чуть, и он разглядит фигуры говоривших. Руками и грудью он вновь лег не на парусину, а на колючее, ароматное сено. И оно вдруг поползло под ним, рассыпаясь, разваливаясь. С глухим шорохом ворох сухой травы полетел вниз, вместе с забарахтавшимся в нем мальчишкой.
— Да я те счас! Гниденыш! — взревел кто-то над самым ухом. Санька успел дернуться в сторону, поэтому нечто длинное, тускло блеснувшее во тьме, свистнуло мимо его головы. Неожиданность падения, темнота и охапка сена спасли его — таинственный шептун промахнулся. Мальчишка выскользнул из-под чьей-то руки, смахнул с себя сено, вскочил на ноги.
— Эй, что там у вас? — тут же раздался голос караульного. — Кто разматюгался?!
Санька метнулся к спасительной стене, споткнулся… А дальше он ничего не помнил.
— Экий ты везучий. Говоришь, оступился?
— Да, спотынулся.
— А ведь он кистенем тебя достал! Знаешь, в рукаве носят — рукой взмахнул, и голова всмятку. Но ты, значит, падал, и удар пришелся по касательной… Да и сам ты легкий. Свезло тебе. Странно даже как с такого удара — и голова не треснула. Счастливец ты, Санька.
Перебинтованная голова мальчика лежала на коленях у Григория.
— Этих не поймали?
— Если бы…
На стену поднялся Шеин. Знаком приказал стрельцам удалиться и выслушал сбивчивый рассказ подростка о ночном разговоре. Потом спросил Колдырева: