Стена
Шрифт:
— Помнишь, Гриша, про гонца, коего убили возле самой стены прошлой осенью?
— Помню, — кивнул Колдырев. — У него еще письмо какое-то для Логачева было, да украли вроде его.
— Так, не иначе, об том гонце и об том письме речь и велась! — воскликнул Санька.
— Все равно что-то не сходится, — нахмурился Григорий. — Говоришь, один другого письмом стращал?
— Тем самым, что будто бы у гонца убитого было!
— И он сказал, что взял грамоту у убитого гонца? Повтори точно.
— Да я ж повторил! Так он и сказал: «Письмо,
В полумраке, скупо разбавленном одним-единственным, укрепленным с этой стороны стены факелом, стало видно, как помрачнело и без того темное, темней тучи, лицо Колдырева.
— Все равно не понятно. Во-первых, гонец был не из города, а в город, правильно? Так Лаврентий вроде говорил? А этот, под стогом, — говорил — что его рукой письмо писано? Ничего не пойму…
— Может, они прежде были заодно, да что-то меж собой не поделили?
— Так они ж еще про клад говорили, что будто бы в крепости утаен! — глаза у Саньки против воли загорелись. — Может, за него и собачатся? Ведь второй же сказал: убьешь меня, чтоб добро не делить.
— Эх, жаль, малец, что тебя понесло на тот стог залезть, — вздохнул Шеин. — Послушал бы тихо дальше, а как они отошли бы, тогда, может, и разглядел бы их. Вон, луна какая…
— Да уж, сглупил я… — потупился Санька и от досады даже прикусил губу. Случись такое год назад, он бы, возможно, не удержал слез — так стыдно было перед товарищами. Ведь, может статься, от него нынче зависело разоблачение крысы-переметчика. А глупая его торопливость все испортила…
— Ладно! — Григорий, видя Санькино отчаяние, потрепал его по плечу. — Что случилось, то случилось. Хорошо, часовой шум поднял, не то хуже могло быть: прирезали б они тебя и все тут… Али кистенем на пол вершка повыше взяли. Михайло Борисович, — после небольшого молчания проговорил Григорий. — Они же речь вели, будто у тебя есть план какой-то, чтоб тот клад сыскать. О чем это они, не ведаешь?
Шеин подумал, решился и достал из поясной кожаной сумки черный пенал, а уже из него — аккуратно свернутый кусок пергамена, развернул.
— Вот. Помнишь, Григорий, я просил тебя несколько фраз с латинского перевести? Фразы те — здесь.
И воевода рассказал, откуда у него этот план подземелий… точнее — часть плана.
— Не знаю уж, будет ли сейчас Смоленску польза от этого клада, — добавил он потом, — но, возможно, с ним связано все у нас здесь, в городе, происходящее. Вся эта череда измен и подлостей. Вот теперь думаю: а что, если предатель помогает полякам не ради измены, а со своим интересом — ради припрятанного где-то в подвалах сокровища?
Фриц, до той поры молчавший, пробормотал по-немецки, как делал всегда в минуты волнения:
— Допустим, есть такой клад, из-за которого стоит столько месяцев рисковать. Многие люди способны ради золота и душу дьяволу продать… Сказывали, у нас в Германии жил один профессор, доктор Фост…
— Но что нам-то с того, что клад есть? —
Шеин махнул рукой в сторону реки, по которой протянулась серебряная дорожка:
— Вон мое дело.
За Днепром было неспокойно: мелькали огни, слышались голоса, конское ржание, костров полыхало раза в три больше, чем обычно.
— Опять ляхи пойдут? — прошептал Санька.
— Обьязательно, — кивнул Майер. — Обьязательно будут пойти. Но не в этот ночь.
— Почему?
— Потому, если ти есть король Сигизмунд, ти будет жечь много костер, громко кричат, делай шум, штобы в крепость знали про тфой план?
Мальчик серьезно поглядел на Фрица и покачал головой.
— Не! Если я король Сигизмунд, я не буду шуметь, громко кричать и жечь костры. И ржать не буду. Но что ж, выходит, они нас нарочно обманывают?
— Йа! То ест, да.
— Фриц имеет в виду, что поляки хотят, чтобы мы их ждали, ждали, ждали, — объяснил Колдырев. — А приступа все нет и нет. И если шуметь они будут каждую ночь, то мы не сможем угадать, когда они ударят.
— Через три-четыре дней будут пойти, — уверенно заявил Фриц.
На стену поднялись трое бойцов, вернувшихся с вылазки, — от Порецкого донесли, будто к одному из лагерей поляков подкатил накануне большой и тяжелый обоз. Это могла быть долгожданная для Сигизмунда стенобитная пушка, которую ему все обещали из Риги. Шеин, когда его об той пушке предупредили, усомнился: недавно прошедшие дожди сильно испортили дороги: как же переть такую махину? Однако все же велел разведать, что за обоз, и отправил разведчиков — и вот теперь они вернулись.
— Ну что? — нетерпеливо спросил он у запыхавшихся парней. — Слухи насчет кулеврины оказались сильно преувеличены? Или на самом деле Сигизмунду привезли мешки золота, чтобы расплачиваться с проклинающей его армией?
— Почти что так, — кивнул один. — В обозе полно новых доспехов, пик, пищалей — того, что потеряли ляхи за прошлые штурмы.
— А калибрины пока нет, — добавил другой.
— Я понял. Ну, спасибо за службу!
Разведчики спустились первыми, а Санька остановил последовавшего за ними воеводу:
— Но бои все равно будут, и очень скоро, — громким шепотом произнес он. — Смотрите!
И указал на ближайший зубец крепостной стены. Шеин, Григорий и Фриц обернулись и увидели белого сокола — он сидел на самом верху зубца, раскинув крылья и глядя в сторону польских лагерей.