Стена
Шрифт:
Пушкари обнялись, перекрестились и одновременно поднесли к запалам факелы…
Тройной выстрел слился со взрывом чудовищной силы. Огненная лавина смела все на своем пути: груды мертвых тел, земляные завалы, деревянные перегородки. Кое-где глубокие проходы обвалились, и рухнувшие вниз балки, доски, камни тоже унесло взрывной волной.
В черные от огня, жаркие ходы тотчас ринулись русские. Мчались, сжимая сабли и бердыши, сметая польские посты, до которых не добрался огонь.
Плоды месяцев подземной работы были уничтожены за несколько часов…
На этот раз снаружи нельзя было не услыхать подземного боя. От грозного гула дрожала даже крепостная стена. Вновь и вновь гремели взрывы,
Григорий и Фриц, шатаясь и поддерживая друг друга, выбрались через щель, возникшую там, где рухнул свод тоннеля.
Воевода сам встретил друзей, обнял одного, потом другого. Он что-то говорил, но тот и другой лишь мотали головами.
— Мой лучше, чем есть Гриша! — прохрипел, улыбаясь такой же, как у друга, белозубой улыбкой, воскликнул Фриц. — Я не понимай потому, што еще плёхо знай русский. Он не понимай потому, што оглёхнуть! Я тоше оглёхнуть…
Но подземная война прекратилась лишь на время. Лаврентьевы «соколы» донесли, что у поляков есть еще подкоп — много глубже предыдущих. Обнаружили тоннель, когда он дошел почти до цели, поэтому его нельзя было взрывать — мог взлететь и пороховой склад.
И снова долгие дни и ночи в глубине Смоленского холма шла подземная война — русские и поляки охотились друг на друга, как хищники, беззвучно таясь в засадах, нападая из темноты и беззвучно же убивая. Враги переняли у наших подземное оружие — укороченный бердыш, а наши теперь все чаще сражались под землей топорами и дротиками-сулицами. Пытались биться боевыми молотами, предназначенными для разбивания доспехов у всадников; такой суженный в ударной части молот, подсмотренный в многоязыкой армии Сигизмунда, стал нашим ратникам верным товарищем наверху, на стенах, но совсем не годился под землей — не было замаха.
Постепенно в прорытые подкопы просачивалась вода. В кромешной тьме врага можно было угадать по чавкающим по грязи шагам. В некоторых местах воды набралось уже по колено, а где — и по пояс.
— Придавить бы, наконец, этого Луазо… или, надо думать, Вёрда! [93] — в сердцах воскликнул однажды Григорий. — Наверняка другого такого инженера у Сигизмунда не найдется. Сразу б прекратились все эти подкопы.
— Еще лучше бы его поймать, — невесело усмехнулся в ответ Фриц. — Мы б тогда узнали все их планы — куда еще они собираются рыть. А может, сами прорыли бы тоннель прямо к королю в лагерь и наведались в гости… Но это фантазии, рыть-то у нас уже почти некому.
93
Григорий переводит имя и фамилию инженера с французского на английский, памятуя, что тот в критические моменты говорил именно на английском. Bird — «птица» (англ.).
Оборонщики все думали, как завалить камнями и землей два центральных самых глубоких тоннеля, как обрушить их своды без взрыва… Но в конце концов, пришедшая утром на смену стража увидела, что тоннелей больше нет. За одну ночь открывшийся плывун заполнил доверху взвесью песка плод многомесячных усилий сотен строителей-солдат, место жестоких схваток русских с поляками.
Теперь, когда битвы во мраке прекратились, Григорий с Фрицем и Санькой отправлялись в дальние разъезды. Добирались и до Вязьмы! Их необыкновенная тройка — «боярин с прутиком», Фрис, ну а Санька так и есть Санька — уже была известна почти каждому в крепости — и даже знаменита. И ждали их возвращения как никаких других вылазных людей. Воевода Шеин доверил
Трудно было выбраться за стены, еще труднее было вернуться. Но связь с Москвой нужна была смолянам, как хлеб.
Крепость ликовала, когда узнала, что снята осада с Троицы.
А потом гонец из Москвы привез другую радостную весть — Скопин снял осаду и со столицы. О том, что в этом принимали участие отряды Шереметева, в грамоте не было ни слова. А вот славословий в адрес молодого полководца, чьи проигранные сражения — что тоже бывало — сразу забылись, а победы провозглашались шумно и помпезно, царская грамота содержала немало. Имя Скопина на протяжении недель гремело и в крепости. Одно было жаль — в Москву он вошел только в марте, и теперь до самого конца весенней распутицы — то бишь до после Пасхи — помощи от Спасителя России, как его ныне уже величали повсеместно, ждать не приходилось.
Ясным весенним днем друзья поджидали гонца в условленной рощице, откуда хорошо просматривалась Смоленская дорога. Это только так называлось — гонец, а на самом деле послания из Москвы доставлял небольшой, но хорошо вооруженный отряд, способный отбиться от равных по силе вражеских частей и легко уйти от более крупных. Смоляне присоединялись к отряду или забирали царский свиток и дальше везли его самостоятельно — смотря по обстановке. Но в этот раз все с самого начала пошло криво.
Солнце припекало, в голубом небе кувыркались со своей бесконечной песенкой жаворонки, молодая трава просто светилась изумрудным светом. Тут с востока послышались выстрелы. Из леса показался один-единственный всадник в русской одежде, который гнал коня галопом. А почти сразу за ним — поляки.
Друзья пустились на перехват. Свежие кони позволили им оказаться между гонцом и гусарами. Наши резко осадили коней, поспешно прицелились, и дали залп по преследователям, тут же выхватили запасные пистоли и дали второй залп. Те замешкались, доставая карабины… один из поляков рухнул наземь, тут же придавленный раненым конем.
Тройка легко догнала гонца, и он успел крикнуть скорбную весть, прежде чем их тут же накрыл град пуль. Прицельно стрелять с такого расстояния была невозможно, но, видно проклятье преследовало этот московский наряд. Шальной выстрел не просто сразил царского посланника наповал, а с какой-то дьявольской силой выбил его из седла. Фриц резво прыгнул с коня, поспешно обшарил вещи убитого — ничего. Махнул друзьям рукой — скачите! — и сам вскочил в седло.
Они уходили знакомым распадком.
Гонец успел выкрикнуть всего три слова: «Спаситель… Скопин… скончался!»
— Жили-были три богатыря, старший, младший и середний. Охраняли землю русскую. Старший богатырь — на юге, младший богатырь — на севере, а середний — на западе. Тут прознали богатыри, что вражья сила осадила стольный град Москву. И пошли они столицу от врагов освобождать… Младший, Мишенька, — с севера, старший — с юга. А середний никуда не пошел — ибо не мог. Держал он нового злого ворога, что с запада нагрянул… за самое такое место держал… за сердце его злое!
— Как мы, папа? — спросил старший сын, завозившись на лежанке.
— Да, как мы. Встал середний богатырь на пути у неприятеля — не пущает! В него стрелы мечут и ядра каленые, а он стоит как утес. Меньшой же со старшим богатыри много славных битв приняли и освободили стольный град Москву. Сели они с царем за честен пир, за пированьице… Победу спраздновать да силы подкрепить, чтоб идти на подмогу третьему богатырю. Да только была измена в Москве, и младшего богатыря, Мишеньку, на том пиру да отравили… И склонилася его головушка…