Степан Эрьзя
Шрифт:
В Буэнос-Айресе Степан с Лией поселились на тихой авенида Ла Ибаре Плата. Работники Советского торгпредства помогли им снять помещение — что-то вроде обширного сарая с толстыми кирпичными стенами и высоким потолком. По-видимому, некогда здесь помещалась какая-то мастерская, позднее переделанная под склад. Но скульптора это мало интересовало, для него было важно, что помещение подходило под мастерскую и имело небольшую пристройку для жилья. Здание пряталось в глубине двора, густо обсаженного акациями
— А ты думала, будем жить на главном проспекте и бездельничать с утра до вечера, как это было в Париже? Нет, милая, теперь мы будем работать. Мы и без того потратили слишком много времени на всякие пустяки, — ответил ей Степан.
— Ты же ехал сюда устраивать выставку, а теперь говоришь о работе, — удивилась она.
— Одно другому не помешает...
Степан еще не был вполне уверен, что останется в Буэнос-Айресе надолго. Что покажет первая выставка. Только после нее определятся его планы на будущее. А вообще-то он очень устал от этих бесконечных переездов. Его душа жаждала только одного — покоя и работы. Лия своим нетерпением и непоседливостью стала раздражать его, и он решил не идти больше у нее на поводу. Это привело к тому, что Лия надулась и несколько дней с ним не разговаривала. Степан старался не придавать этому значения, тем более, что был очень озабочен отсутствием материала: нигде не мог достать не только мрамора, но даже глины.
Как-то, осматривая двор и сад, в одном из дальних углов он наткнулся на целую кучу причудливых коряг, сваленных сюда за ненадобностью. Выбрав наиболее подходящую, Степан принес ее в мастерскую. У него имелся инструмент для резьбы по дереву, изготовленный еще в Батуми, когда он работал с кавказским дубом и орехом. Коряга оказалась настолько неподатливой, что второпях он сломал штихель. Это не остановило его, и вскоре под верхним шелушащимся слоем он обнаружил красновато-розовую древесину, плотную и твердую, как камень.
— Это же лучше мрамора! — воскликнул он в пустой мастерской.
Единственными свидетелями его безграничной радости были скульптуры.
В тот же день Степан принялся из этой коряги вырезать головку Лии. Увлекшись работой, не заметил, как наступили сумерки. Подняв глаза, он увидел молча стоявшую в дверях Лию:
— Ты сегодня собираешься обедать или нет? — спросила она, встретившись с его взглядом.
— Какой сейчас обед, сейчас надо ужинать. Почему ты меня не позвала вовремя?
— А я не хотела с тобой разговаривать.
Степан улыбнулся.
— Но сейчас ты говоришь.
— Просто я пожалела тебя: весь день голодный. К тому же ты все равно не замечаешь, разговариваю я с тобой или нет.
Видимо, в этот вечер Лия решила объясниться с ним начистоту.
— Ты меня, Эрьзя, совсем не любишь. Я для тебя ничего не значу, ты не хочешь считаться даже с тем, что я молода и время от времени мне необходимо развлечься. А здесь у меня никого нет — ни родных, ни товарищей. Ты вот можешь не разговаривать целую неделю, а я не могу. Мне необходимо общество, как всякому нормальному человеку.
— Не хочешь ли ты сказать, что я ненормальный?
— Я говорю лишь о себе. Не могу так больше, и все. Ты должен понять меня...
Они сидели в своей
— Что поделаешь, Лиечка, — произнес Степан, помолчав. — Видать, из меня никогда не выйдет светский человек. Я — скульптор. Я должен работать. В этом смысл моей жизни. Постарайся понять меня и ты и не требуй невозможного.
Лия промолчала. В глубине души она давно поняла, что ее радужные мечты о неведомых заморских странах и о привольной, веселой жизни со знаменитым скульптором не сбылись. Тихий дворик, кирпичный сарай с железными решетками на окнах — вот все, что получила она. Ночами ей снились ужасные сны: она видела себя со связанными руками и ногами, рвалась и металась в постели, а проснувшись в холодном поту, видела рядом с собой мирно похрапывающего, уставшего за день скульптора...
Заботы, связанные с перевозкой и расстановкой скульптур в выставочном зале «Общества содействия искусству», на время изменили затворнический образ жизни скульптора и его подруги. Лия снова оказалась среди людей: ей каждый день приходилось встречаться то с работниками Общества, то с журналистами. От имени скульптора она давала интервью для печати, улаживала различные дела, связанные с выставкой. В общем, была в своей стихии. Степан не узнавал ее — она снова сделалась к нему ласковой и внимательной. У нее появилась масса знакомых и друзей, ее без конца приглашали в театры и на концерты. Заодно приглашали и скульптора, но он деликатно отказывался, ссылаясь на дела.
Днем занятый на выставке, он работал дома ночами. Еще не успев как следует закончить «Головку Лии», взялся за «Парижанку», тоже решив сделать ее из нового материала — дерева квебрахо, которое очаровало его. Очень жаль, что он не сможет показать ни одну вещь из этого дерева на выставке. «Ну да ничего, — успокаивал он себя, надо полагать, эта выставка не последняя».
В газетах Буэнос-Айреса появились фотографии русского скульптора. В зале выставки целыми днями толпился народ. Степан приходил сюда каждое утро и уходил к себе на тихую авенида только после закрытия галереи. Возвратившись домой поздно ночью после театра или концерта, Лия заставала его у станка.
— Ты еще не спишь? — удивленно бросала она.
— Но ведь ты тоже не спишь.
— Я бездельничаю, а ты работаешь. Как можно так много работать?
— Что кому требуется, тот тем и занимается.
— Послушай, Эрьзя, ты, кажется, сердишься?
Нет, он не сердился. Наоборот, был рад, что она наконец не изводит его своей хандрой. Но это продолжалось, пока не закончились выставки. А их было всего три. Еще две организовывал уже созданный к тому времени Южамторг: одна экспонировалась на ярмарке советской продукции, другая — в акционерном обществе. После этого для Лии снова наступили монотонные скучные будни. Домой к себе она никого не приглашала, стесняясь убогой обстановки, в которой жила, а разыскивать новых друзей по городу и навязываться им тоже не хотела — для этого она была слишком горда.