Степан Разин
Шрифт:
А ведь первый царь из династии Романовых Михаил был поставлен на престол именно донскими казаками. Такая вот историческая несправедливость.
Мне, честно говоря, не нравилось быть казаком. Ведь казак, это кто? Вор, грабитель и убийца. Когда он ещё станет оседлым? У них и менталитет соответствующий, куражливый. Жили они по принципу: «украл, выпил, в тюрьму». Не дорожили они ни своей жизнью, ни богатством ими наворованным.
Читал я, как казаки после своего похода в Персию, ходили по Астрахани и сорили серебром и золотом.
Не хотел я так жить. И у меня впереди было ещё аж двадцать пять лет жизни до «тех» событий. Порядочно, да? Вот только чем бы их занять? Эти двадцать пять лет? Эх! Мне бы пробраться, например, в воеводы, или какие другие управленцы, но об этом можно было только мечтать. Не записан род Разиных в «бархатных книгах», да и ни в каких книгах не записан. Не были донские казаки «реестровыми», а были на службе царёвой за хлеб, да за порох. Словно какие наёмники. На верхнем Доне даже посольство царское стояло, как в какой-то чужеземной стране.
— А лучше бы купцом заделаться, — мечтал я. — Им везде и кров, и почёт. Выкупил разрешение и торгуй себе год. Об этом надо подумать. С Тимофеем поговорить? Да мал Стёпка ещё. Фролка, вон, хотел бы в купцы податься. Может с ним «тему замутить»? Да, и он мал ещё купеческими делами заниматься.
Были, помнил Стёпка, у Тимофея братья, что жили в Воронеже. Но те братья, помнилось, какие-то беспутные и шебутные уродились. И занимались, не смотря не годы, не понятно чем. То в казаках они ходили, то в бурлаках. Это сильно било по репутации Тимофея, которого, время от времени, избирали то есаулом, то атаманом.
Однако пока мне оставалось только размышлять и мечтать о своём, дай Бог, будущем. Мечтать, тренироваться, да ум развивать, ибо нынешней меры весов и иных измерений ни я, ни Стёпка не знал. Все эти пуды, фунты, золотники, меры, кули, четверти, кадки… Чтобы торговать, надо в этом разбираться. А с другой стороны… Почему бы не сделать себе что-то вроде записной книжки, а в ней записать, сколько чего в чём. Помниться, пытался я разобраться в Русской системе мер и весов, но не преуспел. А таблица там получалась огромная.
Но ведь это же надо кого-то просить, чтобы рассказал. Чтобы он рассказал, а я записал. Так как память у меня была не компьютерная. Тут помню, тут не помню… Записывать надо однозначно. Куда записывать и чем? Вот вопрос… Значит надо сейчас озадачиться бумагой и карандашом. Хе-хе… Каким карандашом? Нет сейчас грифеля. Писать чернилами — это муторное занятие с гусиными перьями. Можно писать серебром, но его надо вставлять в какое-то приспособление. Не куском же серебра с палец толщиной выводить буквицы. Убьют, нахрен…
— О! — осенило меня. — Можно «держалку» сделать из веточки, в которой выбрать
Но, помнится, запись серебром не стирается. Она сначала имеет серо-голубой цвет, потом становится коричневой, и не стираемой. Хм! Как раз годится для таблицы мер и весов.
Кстати, можно поколдовать с цветными грифелями и мелками. Рисовать-то чем-то надо. Краски разводить? Так это целая процедура. А так… Мела я немного набрал. Найти любой цветной пигмент, растолочь мел, смешать с пигментом, развести водой, отформовать и высушить. Я уже сейчас иногда позволял себе рисовать на тареле. Очень удобный для рисования предмет.
Вспомнив про рисование, я вытащил из под палубных досок тарель и мел, для которого сшил специальный мешочек. Отец стоял у борта с очень выразительным лицом, прищуренными глазами вглядываясь вдаль, и я очень быстро набросал его полупрофиль. Тимофей, почувствовав на себе моё внимание, оглянулся.
— Всё балуешь? — спросил он беззлобно. — Что сейчас намалевал?
До этого я позволял себе рисовать лишь проплывающий мимо нас берег и деревья с кустами. Людей рисовать опасался. Слышал я про некое «табу» в изображении лиц.
— Тебя, тятя, — сказал я и развернул тарель изображением к атаману.
На эти слова обернулись Фрол и один из казаков, сидевших на вёслах.
— Матерь божья, — воскликнул Фрол, а казак присвистнул и осенил себя крестом.
— Ты, что творишь? — возмутился атаман.
— Как живой, — произнёс испуганно Фрол.
— Я и так живой! — буркнул Тимофей. — А ну, дай ка.
Я неуверенно передал «портрет» отцу. Мел — это даже не карандаш, но эскиз получился удачным.
— Надо же! — мотнул головой атаман. — Ты как додумался нарисовать батьку? Ты знаешь, что сие — есть колдовство? Сюда сейчас все шайтаны слетятся.
Меня удивило, что Тимофей Разин говорил эти слова улыбаясь.
— Просто, ты так ладно стоял. Так… Одухотворённо смотрел…
— Кхм! — кашлянул Тимофей. — Одухотворённо.
Он что-то очень тихо забормотал по-персидски. Фрол закрыл уши руками и отвернулся.
— Всё! — выдохнул с облегчением Тимофей. — Теперь не страшно.
— Что ты сделал? — спросил я.
— Теперь никто не сможет использовать «это», чтобы навредить мне, — ответил атаман.
— Очень похоже, да? — громко спросил он Фрола.
Тот, отнял ладони от ушей и кивнул, почти с ужасом глядя на меня.
— Никогда не малюй меня, — сказал он. — Я не могу колдовать, как батька.
— А я говорю тебе, учись.
— Не хочу! — твёрдо сказал и нахмурился Фрол.
— Дурак ты, — скривился Тимофей. — Никакое это не колдовство. Это то, что ведали наши пращуры.
Потом отец обратился ко мне.
— А парсуну сию ты смоешь, но только той водой, что я тебя дам. Вот встанем вечерять и смоешь. Ладно?
— Ладно, — согласился я.