Степан Разин
Шрифт:
[1] Эта история, в действительности имела место, и на автора произвела сильнейшее потрясение. Оттого автор вставляет её в свои произведения к месту и не к месту.
[2] Фатиха — открывающая молитва в исламе.
Глава 10
Оказалось, что если прочитать какое-то заклинание до рисования портрета, то портрет можно даже показывать всем подряд. Так делали персы. Это у них Тимофей научился колдовству. У них и у своей молодой жены, матери Стёпки.
Я
А ещё оказалось, что русское ведовство и атраванская магия во многом схожи обрядами. Кто у кого что перенял, — тайна покрытая мраком, но то, что Иран прородина Ариев, я слышал. А ещё читал, что не Иран прородина Ариев, а Россия. Но сейчас мне на эти домыслы было наплевать. Главное, что я понял, это то, что портреты рисовать было можно, если прочитать заклинание, которое Тимофей мне прочитал, а я выучил.
После этого я смело рисовал портреты казаков то мелом, то угольками на побелённом днище тарели. Надо было «набивать руку». Всё-таки они были чужими, эти руки… Одновременно я раздумывал, как сохранить рисунки и придумал покрывать их рыбьим клеем. Однако тот рассыхался и трескался.
Тогда мне вспомнилось, как мой отец в девяностых годах, когда в магазинах не было никаких строительных материалов, а в доме не было денег, сам варил пропитку для досок из канифоли, пчелиного воска, скипидара и какого-то растительного масла.
Канифоль, скипидар, воск и льняное масло, как я знал, казаки везли на продажу в Персию. Осталось только как-то выцыганить это всё у Тимофея.
Его новый портрет, восстановленный мной по памяти и испорченный рыбьим клеем, расстроил Тимофея. Я посетовал, что хотел сделать как лучше, но рыбий клей не подошёл.
— Мне бы такой лак, как иконы покрывают, — намекнул я. — Но где его взять?
— Иконы? — не понял атаман. — Ты хочешь из моей парсуны икону сделать?
— Не-е-е… На иконах святых рисуют. Ты же не святой?
— Да, какой там, «святой»! — рассмеялся Тимофей.
— Ну, вот. А рисунок с парсуной можно кому-то подарить на память. Вон, казаки уходят на войну, а дети их даже и не знают батькиного лица. А так бы висела парсуна на стене, они бы помнили.
Тимофей почесал пятернёй бороду.
— Есть резон, — сказал он. — Есть лак, коим покрывают деревянную посуду, что умельцы на станках точат. Я видел в Заволжье в лесах их токарни, что от водных мельниц крутятся. Крепкий лак они варят. Только не знаю из чего.
— Знамо из чего варят, — сказал один из гребцов. — Из канифоли. Для того и делают канифоль, а мы продаём персам. Те ею меблю покрывают. Трон шаха вилел? Ты сказывал, что он деревянный, а блестел как
— Канифоль? — нахмурился Тимофей. — Везём мы канифоль. А ты сможешь сварить такой лак?
— А что ж не сварить? — скривился гребец, продолжая размеренно двигаться кожаными штанами по скамье. — И скипидар, и масло у нас тоже найдётся. Мне тоже по сердцу пришлось то, что сказал твой Стёпка. Всё одно кого-то отправим же с деньгами из Астрахани до дому, до хаты. Вот пусть и отвезут жинкам наши парсуны. Вот ведь удивятся. Подумают, что в Персии такое чудо робится. А то твой Стёпка, хе-хе, рисует угольком.
— Можно и охрой, да долго сохнуть будет, — сказал я.
— Углем и мелом ладно получается, — сказал Тимофей и приказал. — Достанешь всё, что надо и сваришь лак.
Так и сделали. Мне и делать ничего не надо было. Трифон, так звали казака, сам растолок канифоль, разбавил её скипидаром, сделал из двух котлов 'водяную баню, в ней разогрел смесь и добавил в неё воск и масло. Лак получился — что надо.
Потом я подумал, отлил приготовленный лак в заранее приготовленный деревянный горшок с плотно пригнанной крышкой, а в остатки лака высыпал имевшуюся у меня охру, добытую тоже у казаков. Добавив ещё скипидара, я варил смесь до приобретения ею характерного коричнево-оранжевого цвета.
Получив свою первую нитроэмаль, я начал рисовать портреты наскоро сооружённой беличьей кисточкой, выщипанной мной из гнилой шкурки, подаренной отцом. Портреты получились почти миниатюрными и очень понравились казакам
Я почти всех, с кем плыл в одном струге, знал в лицо и рисовал, в основном, по памяти. Молва о парсунах разлетелась по войску, словно ветер по степи. Ко мне стали приставать другие казаки, но Тимофей писать чужих забесплатно запретил. Оказалось, что с нами шли и казаки с Хопра, и с других леворучных притоков Дона.
Цену за мою работу отец заломил немалую. Целую копейку, за которую можно было купить курицу, или десяток куриных яиц. Но меньше и денег-то в обиходе не было. А я бы, честно говоря, брал больше, что и намеревался делать, освоив многоцветную технику письма. К прибытию в Астрахань мной было нарисовано почти сто портретов, деньги от которых я отдавал отцу, оставив себе только одну, честно сказав об этом Тимофею.
— Стило себе смастрячу, — сказал я. — Чтобы было чем писать. А ты мне бумаги купи, отец. Буду записывать всё интересное про наш поход.
— Про наш поход? — вскинув бровь, переспросил атаман. — И кому это надо? Зачем кому-то про наш поход знать?
— Ну, как. Ты же слышал про походы князей? Игоря, например, или Святополка. Представь, что через много сотен лет, кто-тооткроет книгу и прочитает, как Тимофей Разя, ходил с войском в Персию и воевал там крепость Дербент. Воевал и захватил богатую добычу. То слава в веках, отец. Нас не станет, а слава останется.
Атаман долго терзал свою бороду хмурясь и морщась. Наконец сказал: