Степкина правда
Шрифт:
Побег
Еще в субботу мама засобиралась в деревню менять белье на продукты, а меня предупредила, чтобы я никуда без спросу не отлучался и во всем слушался бабу Октю. Бедная мама! Она и не предполагала, что я уже накопил уйму сухарей, крупы и других продуктов и через три дня начну такое опасное и великое путешествие.
Вечером мы все помогали маме увязывать вещи. Баба Октя вздыхала и уговаривала маму не дешевить и быть осторожной в дороге, а я вообще не
— Об этом ты бабу Октю спроси, Коля, — пошутил Юра. — Я, например, тоже так думаю, что куда лучше Попундопуло, чем менять последние штаны на муку. Да еще пополам с отрубями!
— Все ноне хороши, — отрезала баба Октя. — Что частные, а что ваши. Те шкуру с народа дерут, а ваши впроголодь держут.
— Слыхал, брат? — довольный, воскликнул Юра. — Разочаровалась наша бабушка в попундопулах! Этак и в попов веру потерять можно, баба Октя!
— Отстань, сатана! Чего тебе попы сделали? Чего ты мне ими глаза тычешь?..
Но, как всегда, вмешалась мама:
— Юра! Мама! Ну, перестаньте! Дайте хоть спокойно собраться…
Утром, когда мы с Леной еще спали, мама уехала. А потом пришел ко мне Степка. Лицо его было в синяках и ссадинах. Оказывается, избили свои же «обозники» за то, что не пошел с ними воровать огурцы-скороспелки.
— А бойскауты, знаешь, озлились как? — сообщил Степка. — Они с перёпугу-то домой разбежались, палки да шляпы свои бросили, а потом с отцами в милицию, в уголрозыск — весь Иркутск взбаламутили! А теперь отомстить грозятся. А кому отомстить? Мы-то — вот они!
Мы посмеялись над бойскаутами, но потом Степка помрачнел и сказал уже грустно:
— Других пацанов жалко. Они-то не виноватые, а бойскауты атаманов на них натравляют. Огороды воровать заставляют, а после сами в милицию бегут, заявляют. Ну, ты как, едешь? — неожиданно перевел он разговор.
— А когда?
— Завтра. А сегодня ночью ко мне. Я уже с дядей Васей договорился. Вот карту надо еще срисовать, я ее в библиотеку сдать должен.
— С натуры?
— Срисовать-то? Да нет, ее скопировать надо.
— Через синьку?
— Ага. Сможешь? Только гляди: тайно чтобы! — И Степка вручил мне ту самую карту, которую показывал нам у понтонки. — Я за ней в четырнадцать часов приду, ясно?
— А четырнадцать — это сколько?
— Два часа дня. У военных завсегда так считается.
Я сводил Степку в Сашину кладовку, показал спрятанные мною припасы.
— Ух ты! — удивился мой рыжий друг. — Это ты здорово, Коля! Это нам до Хогота во — хватит!
— А до Сахюрты как?
— До Сахюрты буряты прокормят, они добрые.
Сразу же после ухода Степки я пристал к бабушке: — Баба Октя, дай синьку.
— Эка! Чего это ты синить вздумал?
— Да не ту синьку, которой белье синят, а бумагу. Ну, по
— На что тебе?
— Надо.
— Вижу, что надо. А на что?
Вот и объясни, да так, чтобы не выдать тайну!
— Вышивать.
— Еще не легче! То по мордам бился, то рисовать, а то вона что выдумал, за бабье дело берешься…
— Ну, баба Октя! Ты же добрая, правда? Ну, хочешь, я для тебя все-все сделаю?..
К четырнадцати часам, то есть к приходу Степки, вся карта была скопирована, а наш маршрут обведен жирной линией. Степка остался доволен и, забрав карту и копию, велел мне сжечь все синьки.
— Все революционеры тоже так делали, чтобы полиции следов не оставить, — пояснил он.
Перед уходом Степка напомнил мне:
— Гляди не усни, в двадцать четыре ноль–ноль за тобой придут, ясно?
— Ясно. Это в двенадцать ночи?
— Ага, в двенадцать, — не сводя с меня желтых глаз, подтвердил Степка.
У меня засосало под ложечкой. Так быстро! А как Юра, бабушка?.. Мама? Приедет, а меня нет… Все будут искать, плакать…
— Ты что? — вернул меня к действительности Степка.
— Я? Ничего…
— Забоялся?
— Ну да! Чего мне бояться!.. — Я смело посмотрел на Степку и невольно замолчал под его пристально-цепким взглядом. Так и глядит в самую душу.
— Я ведь не силком, мы и сами…
— Да не боюсь я! — почти вскричал я. — С чего ты взял, что мне страшно?
— Да нет, я ничего. Это ты шумишь, а я ничего…
В этот памятный вечер я был особенно ласков с бабой Октей, Леной и Юрой: ведь я на всякий случай прощался.
— Ты куда это ехать собрался, нацеловаться не можешь? — спросил брат.
Я обмер: неужели он узнал обо всем? Но Юра пригнул мой вихор и сказал:
— Ну ладно, ладно, шучу. Иди спи, а мне еще почитать надо.
Я ушел в детскую, плотно закрыл за собой дверь, чтобы Юра не услыхал моих сборов, и, пригасив пузатую настольную лампу, не раздеваясь, улегся в кровать. Лена уже спала, баба Октя тоже уже легла в своей комнате, уснул бы скорей еще Юра.
Жуткая, томительная тишина наполнила всю нашу квартиру. И только иногда, приглушенные ставнями, щелкали бичи и поскрипывали телеги: запоздалые пустые обозы возвращались в Иркутск. Серые, черные тени множеством смутных фигур притаились на потолке, шторах, на Ленкином ковре и портьере. Порой мне чудились в них какие-то силуэты животных, людей, мифические страшные морды… Вот-вот оживут, поползут по стенам к моей кровати… Я укрылся с головой одеялом.
Но ведь я не трус. Я же сам напросился ехать на какой-то Ольхон, чтобы не опозориться перед товарищами. Ведь и другие путешественники ездили по ночам, да еще в совсем неизвестные страны. А я еду на Байкал, всего за каких-то сто верст, как сказал Степка, да еще к добрым бурятам…