Степная дорога
Шрифт:
Но что гадать! Оглушенный, ослепший от крови, с перебитым правым коленом, Арих был взят в плен. Он был без сознания, когда один из венутов вытащил его, еще дышащего, из груды мертвых тел и скрутил ему руки.
– Зачем ты это делаешь? – спросил венута его товарищ.
Уже горел костер, поглощая разломанную телегу и рваные, покрытые кровью ковры и циновки. Уставшие после бойни воины жарили мясо зарезанных ими быков – тех, что некогда принадлежали погибшему племени.
– Он доблестный воин, – отозвался тот, что пленил Ариха. – Сдается мне, что это сам Арих, тот, кого называли Вождем Сирот. Он будет прислуживать мне и моему брату, а кормить мы его будем, бросая
– Недурно придумано, – кивнул его товарищ. – Однако смотри, чтобы Вождь Сирот не сбежал. Сирот повсюду много. Везде найдутся изгои, которые захотят поднять его на кошме под небом и показать солнцу и звездам, объявив своим вождем.
– У него перебито колено. Он долго еще не сможет ходить, а когда сможет – навек останется хромым.
– Степняки не ходят – их носят быстрые лошади!
– Что ж, придется перебить колени и той лошади, на которую он вздумает сесть без моего позволения! – сказал венут, вызвав дружный смех своих товарищей.
Арих очнулся среди ночи. Невыносимо болела нога. Руки онемели, связанные сыромятным ремнем. Он понял, что пленен, когда попытался шевельнуть руками и не смог: запястья были туго стиснуты путами.
Мучаясь от жажды и боли, он тихо застонал. Еще сильнее грызла его душевная мука. Смерть не пришла к нему. Побрезговала! Как проклинал он ее, Нежданную Гостью! Как звал на помощь!
Но она ушла, забрав с собой всех, кто был ему дорог, и лишь его оставила погибать в одиночестве.
Невыносимо!
Арих изогнулся и, напрягая последние силы, перевернулся на живот. Припал губами к земле. За ночь она остыла, прохлада студила воспаленные губы и веки, приносила хоть малое, но облегчение.
– Твой раб очнулся, – сказал чей-то голос.
Раб! Это слово ожгло Ариха, точно кнутом. Самому ему доводилось брать пленных в тех самых лихих набегах, о которых поминали его враги. Но никто из захваченных не становился рабом – всем предлагали одно и то же: становиться под знамена Вождя Сирот, укреплять своей силой его растущее племя. И почти все соглашались. Лишь немногие уходили на все четыре стороны, да и то иные возвращались к Ариху. Лучшей доли нигде не находили.
Теперь же ему предстояло узнать, какова бывает участь пленных, попавших к венутам.
Ничего хорошего будущее ему не сулило. А это означало лишь одно: нужно искать Незваную Гостью. И сделать это как можно скорее.
Чьи-то грубые руки схватили Ариха, вздернули его за плечи, понудили сесть.
– Жив? – спросил венут. – Живучий, как шакал! На, выпей воды.
Мутная вода потекла Ариху в рот, обильно проливаясь за шиворот, обливая грудь. Он принялся жадно, по-собачьи, глотать ее. Жизнь постепенно возвращалась в его больное тело. С каждым глотком он словно воскресал. И вместе с телом воскресала и его погибающая душа.
Умереть? Как можно скорее? Не дождетесь! Он будет жить и только так сумеет отомстить. Отомстить за все – за мать и тетку, за сожженные шатры, за убитых товарищей…
– Глаза-то горят, – заметил кто-то из венутов. – Настоящий зверь. Не оставлял бы ты его при себе, Селим.
– Нет уж, – сквозь зубы выговорил тот, кого назвали Селим. – Он будет мне прислуживать. Пусть все увидят, кого я взял в честном бою.
"В честном бою"! Арих скрипнул зубами. Честный бой – это когда десяток вооруженных до зубов воинов на одного, не успевшего как следует вооружиться? Честный бой – это когда оружный мужчина против безоружных женщин? Шатер его матери, истыканный стрелами
Арих тряхнул головой. Нет, он будет жить! Он заставит себя жить. Будет таиться и молчать, выжидая удобного случая. И когда настанет его час – свидетели Боги и Трое Небесных Бесноватых! – он заставит венутов, этих зверей в человечьем обличьи, заплатить за причиненное его роду зло. Они вообще пожалеют о том, что родились на свет.
Самими Богами Соллий призван нести слово Истины в дикие степи. В этом своем призвании он уверился как-то внезапно, словно на него низошло озарение. Убежденность Соллия в своей правоте была настолько сильна, что он сумел передать это чувство даже брату Гервасию – уж кто-то, а старый наставник всегда был против активной миссионерской деятельности. Он вообще не одобрял всего того, что называл словом "мудрствование". Мир прост, утверждал брат Гервасий, закон мира – любовь и добрые дела. Любое зло – против закона и потому рано или поздно оборачивается против того, кто его чинит, подобно тому, как змея, ухваченная за хвост, изгибается и кусает схватившего ее. И незачем тут мудрить, ходить по людям и разглагольствованиями смущать их.
Соллий находил взгляды своего наставника слишком уж простыми. Словно не среди людей и не ради людей живет старый Ученик Богов-Близнецов. Молодому, полному сил Соллию казалось, что он открыл нечто новое, неизвестное человечеству, и все его существо горело желанием поделиться с остальными людьми этим открытием.
Напрасно полагал Соллий, что брату Гервасию его не понять. Слишком хорошо понимал старик, какая духовная жажда изглодала душу юного Ученика. И потому в конце концов смирился, благословил молодого сотоварища и простился с ним, искренне, от души пожелав тому успеха – успеха, которого, как хорошо знал брат Гервасий, скорее всего, и не будет.
Не зря сказано: "Пусть всяк, кого Боги не обидели зрением, увидит; пусть всяк, кого наделили Они слухом, услышит". В молодости эти слова кажутся сущей бессмыслицей. Как это зрячий – и не увидит? Как это может не расслышать слов, обращенных к нему, тот, у кого хороший слух? Даже глухие умеют разговаривать между собой. Да и слепые приноравливаются к вечной ночи, окружающей их, и нащупывают себе дорогу. Так что же говорить о тех, кого не обделили Боги!
На самом же деле отнюдь не свойственно человеку слушать другого человека. Ибо так уж заведено: большинство людей слушает только самих себя да еще свои желания, не всегда благие…
Но Соллию предстояло убедиться во всем этом самому. И путь, который должен был он пройти, был не из легких.
И потому каждый день молил старый Гервасий Богов-Близнецов хранить на этой трудной дороге молодого Ученика…
Степь лежала перед Соллием – иссушенная солнцем, бесконечная, как бы ждущая: вот сейчас благой влагой спустится на нее истинное слово и возделает эту сухую почву, чтобы распустился на ней прекрасный цветок любви и правды.
В первом же стойбище Соллия приняли по-доброму, как гостя, хотя и с некоторой долей настороженности. Предложили ночлег и чашку кислого молока с пригоршней пшеницы. А когда гость поел с дороги, привели к нему молодую женщину с грубыми от работы руками – чью-то служанку, надо полагать. Таков был закон степного гостеприимства. Соллий не знал, как ему отказаться от подобной чести, и потому переночевал, обняв женщину и прижавшись головой к ее теплому плечу. Наутро она посмеялась над ним и ушла. Соллий так и не понял – не оскорбил ли он своим поступком приютивших его степняков.