Стихи и песни

Долина Вероника

1980

Помилуй, Боже, стариков…

Помилуй, Боже, стариков, Их головы и руки! Мне слышен стук их башмаков На мостовых разлуки. Помилуй, Боже, стариков, Их шавок, Васек, мосек… Пучок петрушки, и морковь, И дырочки авосек. Прости им злые языки И слабые сосуды, И звук разбитой на куски Фарфоровой посуды. И пожелтевшие листки Забытого романа, И золотые корешки Мюссе и Мопассана. Ветхи, как сами старики, Немодны их одежды. Их каблуки, их парики — Как признаки

надежды. На них не ляжет пыль веков, Они не из таковских. Помилуй, Боже, стариков! Помилуй, Боже, стариков… Особенно — московских.

1979

Песня Лилипута (из спектакля "Дом, который построил Свифт")

Помню свечку, помню ёлку. Я гляжу на ёлку в щёлку. Помню, помню волшебство: Детство. Ёлка. Рождество. За окошком тишина, И деревья, и луна. Добрый, милый ангелок! У камина — мой чулок. Спят собачки. Спят овечки. Меркнут звёзды, гаснут свечки. Милый, добрый ангелок! Брось монетку в мой чулок…

1984

К картинам прошлого

Помню, как-то ездили в Конаково, странно как-то ездили, бестолково, я не то чтобы была лишним грузом, но не так с гитарой шла, сколько с пузом. Помню, вьюга хлопьями в нас кидала, а публика нам хлопала, поджидала, пели мы отчаянно, как туристы, гитаристы, чайники, юмористы. Не для обобщения эта форма, больше приключения, чем прокорма, в именах и отчествах сельских клубов, в маленьких сообществах книголюбов. Вьюги конаковские, буги-вуги, чудаки московские — мои други, никого подавно так не любила, самого заглавного не забыла. Помню, как-то ездили в Конаково, славно как-то ездили, бестолково, я на пальцы стылые слабо дую — Господи, прости меня, молодую.

К себе

Пора тебе браться за дело — вот вода, вот хорошее сито, ты всем уже надоела, доморощенная Карменсита, ты уже не молодая, чтоб петь про цыганские страсти, никакая ты не золотая, ты вообще неизвестной масти. Задетая за живое, пройду по лезвию все же, и вслед мне посмотрят двое — постарше и помоложе, а что говорить про дело — об этом разные толки, а я бы давно продела себя сквозь ушко иголки.

Поэт

Поэт — у древа времени отросток. Несчастный, но заносчивый подросток. Обиженный, но гордый старичок. Коры кусок, и ветка, и сучок. Поэт — у древа времени садовник. Босой, как нищий, важный, как сановник, Носящий на груди свою беду, Просяший "подожди" свою звезду… Поэт — у древа времени воитель. Чужой и тощей почвы освоитель. Поэту поклонялись племена, Поэту покорялись времена. Стоит к стволу спиною, отчуждённый. Уже приговоренный, осужденный. Сейчас его повесят на суку! Вот так оно и было на веку. Премудрое дитя, худой подросток! Усохшего ствола тугой отросток… Судьба твоя кромешна, краток путь. И все-таки, поэт, у древа — будь! Поэт — у древа времени отросток. Несчастный, но заносчивый подросток. Обиженный, но гордый старичок. Кора, листва, садовник… Дурачок!

1983

Признавайся себе, что муж-дитя…

Признавайся себе, что муж-дитя, Дети злы, родители слабы. И сама ты стала сто лет спустя Кем то вроде базарной бабы. Не хочу обидеть базарных баб, Это все прекрасные люди…. Но

куда б не вело меня и когда б — Всюду вижу огонь в сосуде. Признавайся, что бредишь, бредёшь во мгле, Дети ропщут, муж дергает бровью… И бунт назревает на корабле, А корабль называли любовью. А что до веселых базарных баб — Средь них встречаются пышки, Но куда б не вело её и когда б — Ей мерцает огонь в кубышке. Признавайся! Да ты и призналась — ап! Потому что пора смириться С тем, что даже среди голосистых баб Ты служанка, не императрица. По утрам ты снимаешь ключи с крючка С ненормальной мыслью о чуде…. И мерцает огонь, вроде светлячка, В варикозном твоем сосуде….

К китайской кухне

Приходи, пожалуйста, пораньше, Хоть бы и мело, и моросило. Поведи меня в китайский ресторанчик — Я хочу, чтоб все было красиво. Полетим ни высоко, ни низко По дороге этой по недлинной. Ничего, что тут не Сан-Франциско — Я крылечко знаю на Неглинной. Будь, смотри, с китайцами приветлив. Я который день воображаю, Что несут нам жареных креветок В красном соусе, — я это обожаю. Что китайцу стоит расстараться? Пусть обслужит нас по полной форме. Пусть покажется московский ресторанчик Мне крупицей золотистых калифорний… Понимаешь, я могу там разреветься. Разведу ужасное болото. Потому что знаю — раз креветки, Раз креветки — стало быть, свобода! И приди, пожалуйста, пораньше, Если в кои веки попросила. Поведи меня в китайский ресторанчик. Надо, чтобы все было красиво.

Пропади ты пропадом…

Пропади ты пропадом — Говорю я шёпотом В трубку телефонную, Дочерна сожжённую Силой того выдоха, Где искало выхода Сердце мое бывшее, Без меня остывшее. Пропади ты начисто. Пропади ты намертво. Всё, что было начерно — Напишу я набело. Провались же с грохотом Здания стоящего. Пропади из прошлого И из настоящего.

1985

Автопортрет

Прошу себе не красоты, — Причины вески. Смягчи, Господь, мои черты! Они так резки… Когда я в зеркало гляжусь — Зверушкой мелкой Себе я, Господи, кажусь, Пугливой белкой. Ну, если уж на то пошло, Пусть буду птицей. Тогда мне ниже крон крыло Не даст спуститься. Хотя я верую в любовь, И это греет, Но тут ведь выследит любой, Любой подстрелит! И снова зеркала стыжусь, А голос тонок. На что я, Господи, гожусь? Где мой бельчонок? Но не кричу, молчу, держусь На этой боли. Хотя божусь, что не гожусь Для этой роли!

1979

Прощай, говорю себе, мемуаристика…

Прощай, говорю себе, мемуаристика, Некого вспомнить — прошу извинить. Всё акробатика, всё эквилибристика, Если некому, некому позвонить. Но некому "здрасьте"… Павел Григорьевич, Тут у меня новых стихов пяток, Нет, не на сборничек и не на подборочку, А лишь на заварочку да на кипяток. Но некому "здрасьте"… Вот это музыка, Корней Иванович, как сыграть? Пускай мне скажет хоть ваша Мурочка, Не то я брошу свою тетрадь. Но некому "здрасьте"… Михаил Аркадьевич, Может быть, я забегу налегке, Можно меня водою окатывать, Можно меня трепать по щеке. Вот так бы строчить и строчить, учитывая, Что услышать — не означает прочесть. Всё можно, всё можно простить учителю, Если этот учитель есть…