Стихотворения и поэмы

Прокофьев Александр Андреевич

48. СЛОВО ВЛАДИМИРУ МАЯКОВСКОМУ

Слово идет, как Иван Креститель, Медленно. Я на него дивлюсь. Я наперед говорю: «Простите За слово, которого сам боюсь». …Вам с той стороны чужедальной не видно, Как прет покупатель, ногой скользя, Стихи раскупая, словно повидло, А ваших стихов и купить нельзя. Стихи разворочены, что проспекты, По ним путешествует ротозей… Гроза тяжелее, чем фининспектор, Ложится на плечи ваших друзей! Ну и шатаешься днем — бездомным, Откинув страстишек своих комок… Когда там состряпают ваш многотомник, Чтоб глаз отдохнуть бы на слове мог? Наш день быстроног, и за ним не угнаться Бескрылым поэтам, — и вот: Сидим, верещим и — кругом шестнадцать! — Противников бьем в живот. Сейчас полегчало. А были драки, Летели клочки рубах. Тишь и гладь возглавляет в РАПП’е По-прежнему Авербах. Я тоже немного (спаси и помилуй!) Держал конец вервия. Но хватит. И вновь водворен Ермилов Для

мирного жития! И чтобы не грохнуло в огородах Разбойною трын-травой — Несчастную шпагу Семена Родова Ломают над головой. (Читатель! Я не был вождем в Литфронте. Не надо раздумывать сутками. Читатель! Прошу вас, не провороньте: Ирония выше присутствует.) Теперь о Республике. Она озабочена — Ей нужно рваться вперед. Она, первородная и рабочая, Не так еще заживет. И в песнях, подкинутых в небо змейками, Вопрос о Республике — прост: Она — боевая, красноармейская — Идет, набирая рост. Она бы не так еще заходила И вынеслась вразворот, Если б не путались крокодилы Известных Чеке пород. ………………………………… Я тоже бы сердце по капле вылил, Не спрашивая врача. А вы прострелили его навылет Нечаянно. Сгоряча. Поэты обычны. Без соли и перцу, В стихи зарываясь до щек… Владимир Владимирыч! С вашим сердцем Вам жить бы еще и еще. 1931

49. СКАЗАНИЕ О ПРЕМУДРОМ ПОПЕ

1

День вновь качнулся от угара. Была война. Была тоска. И поп, похожий на огарок, Кропил святой водой войска. Молитва старая ходила Командой унтера крутой. И прыгало в руках кадило, Как неспокойный дух святой. И рота первая, большая, Смотрела в тягостном бреду В глаза, закрытые лишаем, В дикорастущую браду. От водосвятья до атаки — Как от подсумка до песка. Поп вскинул руку: «Паки, паки, Христолюбивые войска! От первой грани до последней Всего земного бытия Неотменяемый посредник Между землей и небом — я. К победе! Недругов насмарку! И безоружных — всё равно. В святом Евангелье от Марка Об этом сказано давно. Пройдем, свирепствуя, по нивам, И павших в огненном бою Младые ангелы поднимут Обедать с господом в раю».

2

Кончаю повесть. Неохота Рассказывать земле другой, Как шла тяжелая пехота Сквозь заградительный огонь. Но комитет увечных строгий Найдет великая толпа Слепых, безруких и безногих, А мы найдем того попа. Любителям богобоязни Никак нельзя ему помочь: Он в обе руки взял подрясник, Когда сраженье началось, И полетел быстрей победы На тыловую колею — Он явно не хотел обедать — Ни возле рая, ни в раю. Он бурей мчался без оглядок, Пока не взяли на ходу Обозы третьего разряда Дикорастущую браду. «Так не хотите щей господних?» — Кричал попу обозный скоп. «Я плотно завтракал сегодня», — Так отвечал премудрый поп. 1931

50. ПОБЕДА

1

Я славил Красную Армию, каленую сталь штыков. Слава, слава, слава идет на веки веков. Она опоясала небо, она достает до дна. Слава, слава, слава — на веки веков одна. Она над забоем, слава, в разгоне отборных слов, В высоком качестве нефти, в добыче всех промыслов. Веселое косноязычье, уйди в другие края. Друзьям моим не приснится, что явственно вижу я. Вы б землю перевернули. Подкиньте таким рычаг! Рабочим Биби-Эйбата — косая сажень в плечах! Я лучше возьму сравненье: их руки длиннее дня! (Критики Вонмигласовы, идите против меня. Тут Клюева нет в помине, но есть еще имена, Кричите, что это — абстрактно, что сажень отменена. Возьмите на карандашик и вышлите ходока. Чихал я на ваши плешины с высокого потолка!) Баку. Нефтяные вышки в тяжелом земном соку, И ветер соленый с моря, и снова, опять Баку. Шумите, мои деревья познанья добра и зла, Великолепная песня идет на четыре узла!

2

Обрадован несказанно, кричу с переулков кривых Рабочим Биби-Эйбата — шеренгам передовых. Огнями энтузиазма зажжем исполинский день. Такое высокое время в труде молодит людей. Без всякой «мольбы о чаше», без всяких «иже еси», Вы дважды день обернули на крепкой его оси. Вы знаете, что такое, когда с нефтяных пород Двойные наборы нефти кидают в круговорот.

3

Баку. Нефтяные вышки в тяжелом земном соку, И ветер соленый с моря, и снова, опять Баку. Веснушчатый полуостров, распоротый на ремни, Присяга земле отверстой и новый разор земли! Маршруты окованных бочек, не знавших конца путин, В нефтянках (плывут по Волге) разлит голубой сатин. И я становлюсь бессилен. И гром открывает рот. Нефть — цвета венозной крови — подкинута в круговорот.

4

Поднимем металл и уголь, удвоим колосья ржи. Страна, уважай героев, почетом их окружи, Включи в особые списки, запомни их имена. Иначе сильнее смерти лежит на тебе вина! Рабочие всей Азнефти! Я к вам прихожу опять. Вы дали в два с половиной, что надобно было в пять. Об этом кричат газеты и камни на мостовой, Вы знаете, что такое стремительный взлет кривой. Вы б землю перевернули. Подкиньте таким рычаг! Рабочим Биби-Эйбата — косая сажень в плечах! 1931

51. СМЕРТЬ ПУЛЕМЕТЧИКА ЕВЛАМПИЯ БАЧУРИНА

Восемнадцатый год. Партизаны, обутые в чуни. Я хочу рассказать всем, прошедшим сквозь ветер атак, Как погиб пулеметчик Евлампий Бачурин, Наилучший товарищ. Не все умираем так. Восемнадцатый год. Буре всё Приуралье подобно. По дорогам

свободно истошный раскинулся гик. Обстановочка ахова! В ней стихами орать неудобно. Начинаю рассказ, как Евлампий Бачурин погиб. Восемнадцатый год. Опускаются сабли с размаху. Ничего, кроме пуль. Остальное слывет пустяком. Партизанский Верхнеуральский отходит к Стерлитамаку. Лапти на плечи вскинув, партизаны идут босиком. Как уйти от беды, Откатиться от смерти повальной, Если белая гвардия рядом, Пулемет захлебнулся совсем? Но война есть война, А не третьеразрядная швальня. Непонятное дело Понятным становится всем. Пулеметчик заводит «Страданье», Верен глаз и наметан. Встань, зеленая пойма, На крови поднимайтесь, овсы… Пулеметчик — «Дунайские волны»! Работай, Бачурин, работай! Пулеметчик в ударе, И поротно пойдут мертвецы. В авангарде — походные кухни. И хотя этот путь безотраден, Но латунь ударяет в латунь в неразрывном строю. Так проходит колонна, Шаг печатая, как на параде, Мест не хватит у господа бога, Потесниться придется в раю. И пожалуй, чем эта, и нет ярче правды: Враг кидает резервы. И с новой волной — У Бачурина — тоже труба, По-матросски звучащая — амба! Сбит подносчик патронов — второй нумерной. Вот и всё. Дальше вот что, ребята: Подошла смерть вплотную, И ничто не спасет — Под живот пулемета подкладывается граната, Пулеметчик ложится на пулемет. Вот и всё! (Что, мне плакать прикажете, По большом человеке горюя? Валерьянки испробовать в меру? Носовик поднести к глазам? Что, мне плакать прикажете? Не такой был, о ком говорю я, Первый сокол из стаи соколят-партизан.) 1931

52. БОЙ ПОД БЕЛОРЕЦКОМ

Никаких вопросов, никаких загадок. Выше поднимайте червонный стяг! Просто и понятно: Наступают гады, Черные, что оспа, и вовсю свистят. Скачет сила вражья и от крови пухнет. Прямо к Белорецку придвинулась гроза. Дайте им чего-нибудь из нашей кухни, Кухни, от которой закрываются глаза! Ходим, как святые, в этих катакомбах. Далеко отброшен уральский плес… Сладкого гороха, под названьем «бомба», Дайте им такого — горячего до слез! Так и поступили. Винтовка нарезная, Гранаты, пулеметы, штыков острие. Били чем попало. «Господи, как знаешь, Но прими рабов твоих во царствие твое!» Все поднялись на ноги. Крепнет оборона. Солнце обмирало на дальних полях. Женщины в подолах носили патроны, Раненые к бою шли на костылях. Ветер наши ленточки на груди полощет, Знамя, словно сердце, бьется и горит. Две паршивых пушки вывели на площадь. «Как-нибудь управимся!» — Каширин говорит. Буря отпевала, ивы стоя слушали. Вылетели конники. Винтовка не впрок. Конники залязгали холодным оружием, И на острых шашках задымилась кровь. …Земля моя уральская, краса-ненагляда! Полынь, трава-горькуха, по твоим лугам. Похороны с музыкой по первому разряду Мы под Белорецком устроили врагам. 1931

53. ИЗМЕНА ЕНБОРИСОВА И КАЮКОВА

Ничего не поделать Наступают чехословаки. На Урале, как тучи знамена чужестранных полков. В это время измена. Будьте прокляты трижды, собаки! Будьте прокляты, псы — Енборисов и Каюков! В это самое время Мы зубами скрипели от злости, Расстреляли заложников. Разработали план отступления вновь. (Жаба вас родила На каком-нибудь старом погосте, Медноглазая жаба, у которой зеленая кровь! Эта жаба, изрытая оспой, Потаенному змею — сударка, Принесла вас хвалиться отцу — косолапых, нагих… Огнедышащий змей свет Горыныч, Обалдев от такого подарка, Проколол немигающий глаз свой, Чтоб не видеть таких! Так и выросла двойня.) Солнце вынеслось ярко. И тогда, всё и вся ненавидя, Оба черта встают, Партизан, поднимающих солнце, Златоустовских, Симских, Миньярских, Ради почести гиблой Белой гвардии продают. Так приходит измена — Смейся, черная, смейся! Мы стояли под Верхнеуральском… Чуть забрезжил рассвет — Каюков, Енборисов и другие красноармейцы Вылетают в разведку. Ничего необычного нет. Перекресток проселочной. Замолчали подковы. Енборисов сказал: «Возвратимся к тоскующим женам, матерям и отцам». …………………………………………… Пятьдесят ускакало галопом за Каюковым, Полтораста вернулись к своим И всё рассказали бойцам. Ночь прошла. Не до сна. Мы зубами скрипели от злости. Расстреляли заложников. Разработали план отступления вновь. (Жаба вас родила На каком-нибудь старом погосте, Медноглазая жаба, у которой зеленая кровь!) 1931

54. КУПАНЬЕ НА РЕКЕ СЕРГАНКЕ

Мы отступали, на всё надеясь, Ветер в разведке сидит в кустах. Суженый-ряженый — белогвардеец: Грудь, словно кладбище, вся в крестах! Урал невзлюбил нас, и мы его кинем На малое время. Идем налегке — Рубахи, портчонки кое-какие,— Так подошли мы к Серганке-реке. И тут началось знаменитое действо. Мы стали купаться — вместе, враз. (Сукины дети — белогвардейцы — Как будто устали преследовать нас.) Солнце, да речка, да, как забава, дело. Хорошо. Купаемся жарким днем. Белая сотня вдруг налетела. Ну и пошла чесать огнем. Эх, мать гулевая, судьба-цыганка! Нельзя ли поменьше подобных дней? Мы как сиганули из Серганки И — беспортошные — на коней. Выручайте, кони, черные гривы. Соловьем-разбойником день свистел. Стыд не прикрыт. Прямо херувимы С Киево-Печерских синих стен. Поднажали малость. В песнях славьте! Наши раны жгучие солнцем припекло. Снова пики в стремя, Ноги в лапти, На себя надели барахло. 1931