Стихотворения и поэмы

Тихонов Николай Семенович

15. ВЕРБЛЮД У ПАМЯТНИКА ПРЖЕВАЛЬСКОМУ

Он лежит, навьюченный и гордый, Он готов к походам и боям, Он готов пойти походкой твердой В Азии неведомой края. Тот, кому служил он, был отважен, В поисках своих неутомим, Ну а что об Азии расскажем Мы далеким правнукам своим? Хоть она уже не в тихой дрёме, Новым знаньем ум ее палим, Так же путь ее народов темен, Тайн ее простор неодолим. Правнукам почетная задача На большие дальние года — Светом дружбы путь ее означить, Всех просторов тайны разгадать. 1969

16. «ВАРЯГ»

Сначала всё было морскою судьбой Под сенью военного флага, И в память навечно вошел этот бой, Геройская гибель «Варяга». И пели крестьянин, рабочий, моряк, Отдав

ему славу по чину: «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“», Корабль провожая в пучину. В ответ лишь шумела морей синева, Не верили в грусти суровой, Что встретятся песни народной слова С «Варягом», воскреснувшим снова. Но время настало — и в вечер один Тряхнула Нева головою, Как будто из песенных вышел глубин Советский «Варяг» над Невою. Он воздухом нового века дышал, Вплывая в крылатые весны, Как будто легенды корабль возмужал, Став крейсером ракетоносным. Уйдет на охрану Советской страны В моря он на долгие годы С той песней, как шум океанской волны, Вздымавшейся в сердце народа. 1967

17. ДОМ

Стоит он на углу известных, Старинных улиц — этот дом, Как бы в забвении чудесном, Вполне оправданном притом. Лет двести уж ему, допустим, Висит доска, как старожил, Читаю с гордостью и грустью, Что в этом доме Герцен жил. В годах необозримо дальних Здесь Пушкин по Морской бродил И к Смурову, в колониальных Товаров лавку, заходил. Пройдя в апрельский холод Невским (И дневником сей факт храним), Здесь был Шевченко с Лазаревским И грелся джином огневым. И в этом доме чинно-хмуром, Среди погон и вензелей, Столетний справил новый Смуров Своей торговли юбилей. И в год, для всех купцов печальный, Плакатом красным окрылив, Из лавки той мемориальной Уж вырос кооператив. А в дни осады беспросветной, Все окна, как глаза, закрыв, Дом только вздрагивал ответно На недалекой бомбы взрыв. И вот сейчас я, как прохожий, У старокаменных ворот Стою и думаю: «Похоже, До коммунизма доживет!» Ну как же прочно он построен, И без особенных затей, Он не уступит древней Трое По монолитности своей. Проходит век в огне и громе, Смотрю в знакомое окно — Ведь я родился в этом доме… Припомнить страшно, как давно… 1969

358–374. ВРЕМЕНА И ДОРОГИ

1. «Есть полянка на Москве-реке…»

Есть полянка на Москве-реке, И над ней, у каменного края, Сам Тарас стоит невдалеке, Шумную столицу озирая. Тополя за ним уходят вбок, Перед ним дубовая аллея, Там и мной посаженный дубок Вырастает, тонко зеленея. И когда я посмотрю вокруг — На дубок, закатом позлащенный, Я невольно вспоминаю вдруг О баньяне острова Цейлона. Там, в глуши тропических полян И среди скромнейших, тихих келий, Посадил священный я баньян, Он растет и здравствует доселе. И как будто даже связи нет Меж дубком и тем баньяном дальним, Но горит далекой дружбы свет Надо всем тревожным и печальным. Мир сейчас как никогда жесток, Но у дружбы есть свои законы, Чтоб растить московский мой дубок И баньян мой, дружбе посвященный. 1969

2. В ГОРАХ

И вот опять, горами окруженный, Приветствую высокий первый снег, Сиянье скал, и лес завороженный, И у Хертвиси двух потоков бег. Теснятся горы, говорят все разом, Вплоть до ручья, скользящего звеня. Они несут навстречу мне рассказы О том, что здесь случилось без меня. Скороговоркой листьев, задыхаясь Летящей пеной, блестками снегов, Высот дыханьем щек моих касаясь Или застыв отвесами — без слов. Я слушаю их выдумки и были, Говоруны, вы так же хороши, Как и тогда, когда глаза открыли Впервые вас, как тайники души. Вы говорите нынче с человеком, Светло горя, как этот первый снег, И, с каждым новым поднимаясь веком, Вас лучше понимает человек! 1967

3. «С юности мечтал я о Востоке…»

С юности мечтал я о Востоке — И Восток увидел наяву — Города, могучие потоки, И людей, и чем они живут. И душой их, ищущей и сложной, Жизнью

их, тяжелой и большой, Я, бродяга, путаник, безбожник, Весь проникся — я за этим шел. Я хотел, дыша свободной грудью, Воскрешая их труды и дни, Рассказать о них советским людям, Чтобы в книгах ожили они. С детских лет о них мечтал я жадно, Та любовь не думала стихать, Потому мне было так отрадно Воздух стран полуденных вдыхать. Люди стран тех вырастут чудесно, Всё, что мной написано о них, Будет им со временем известно, Будь то повесть, очерк или стих. В городской или в зеленой чаще, Может быть, и скажут обо мне: «Это друг был добрый, настоящий, Хоть и жил в далекой стороне». 1967

4. ВЕЧЕРНЯЯ ЧАЙХАНА СТАРИКОВ В ТАШКЕНТЕ

Вся в деревьев зеленых раме. Отдыхая от всяких дел, В ней сидел я с Гафур Гулямом, С Айбеком не раз сидел. Бородатые люди в белом, Золотая в воде луна, Хороша и душой и телом Старых грешников чайхана. Пиалы там с зеленым чаем, И у каждой особый вкус, И часов мы не замечаем, И куда-то исчезла грусть. И стихов, словно звезд, немало В арыке потеряло след, Оживлялись тут аксакалы В самой дружеской из бесед. Им неважно, где конь, где стремя, Раз они не ездят совсем, Тут само веселилось время, Возвращая молодость всем. Словом, плывшим в зеленой чаше С лунным блеском напополам, Услаждали все чувства наши Айбек и Гафур Гулям. Песнотворцы милые Азии, Из далеких вам лет привет. Больше нет чайханы той разве? Отвечает мне эхо: нет! Нет и друга Гафур Гуляма, Айбека нашего нет, Чайханы нет в зеленой раме, В арыке только лунный след. Нет друзей уж на свете белом, А ведь как же была она Хороша и душой и телом, Старых грешников чайхана. А навстречу зеленоглавый, Весь в бетон и в стекло одет, Уж встает Ташкент небывалый, Новых песен, других бесед! 1969

5. ЯМА В ПРИГОРОДНОМ САДУ

За равнодушных лилий полосою, Из-за кустов, с дорожки не видна, Большая яма со слепой водою, В ней зелень юных лип отражена. Я иногда смотрю на эту яму, На водяной, тоскливый, тусклый щит, Дыханием истории упрямой Мои виски здесь ветер холодит. Года войны ко мне подходят снова, Сквозь их туман я вижу наяву — Здесь танк стоял, зарытый и готовый Своею грудью отстоять Москву. И эта яма — яма не простая, Так близко враг был — сердца на краю,— А танк стоял, в родную крепь врастая, Чтоб победить иль умереть в бою. Теперь здесь тишь… Лишь по дороге мчатся Грузовики и слышен крик детей, Которые не могут не смеяться, Не могут обходиться без затей. И в этом месте мало кто и знает, Что значит яма сонная в саду… А мимо жизнь гремит, цветет, сверкает, Как новый танк на боевом ходу! 1969

6. «Армения вставала откровеньем…»

Армения вставала откровеньем В своей красе суровой неспроста, Мы шли с утра как будто по ступеням Огромного Гегамского хребта. Шли между скал и всплесками тумана, Вел над Севаном, точно в небо, путь, Как будто звал нас голос Туманяна На песенных высотах отдохнуть. И мы взошли, и яркий мир открылся — Ущелья разноцветные у ног, Вдали Масис, как снежный дом, дымился Среди сверкавших Туманяна строк. Как радуга, они связали выси Людей и землю сказочных высот, Звеня, светясь, земную страсть превысив И бросив сердце в песенный полет! 1969

7. ЛЕТОПИСЕЦ

Может быть, то было против правил Иль нашла такая полоса — Начатую запись он оставил, Впал в раздумье — и не дописал. Столько мук земля в себя впитала, Летопись хранит их, как тайник… Вышел в степь, безмолвно степь лежала, И к земле полночной он приник. И услышал, затаив дыханье, Дальний гул, что был с землею слит, — То ль грозы далекой грохотанье, Топот ли бесчисленных копыт, Стон ли горя, трепетавший глухо. Спали травы, от росы дымясь. Он лежал, к земле припавши ухом, Разгадать грядущее стремясь. Встал потом он на одно колено, Весь росой алмазною пыля… «Будь же ты вовек благословенна, Радость сердца, русская земля!» 1969