Стихотворения и поэмы

Тихонов Николай Семенович

ПОЭМЫ

493. САМИ

Мариэтте Шагинян

1

Хороший Сагиб у Сами и умный, Только больно дерется стеком. Хороший Сагиб у Сами и умный, Только Сами не считает человеком. Смотрит он на него одним глазом, Никогда не скажет спасибо. Сами греет для бритья ему тазик И седлает пони для Сагиба. На пылинку ошибется Сами — Сагиб всеведущ, как Вишну, Бьют по пяткам тогда тростниками Очень больно и очень слышно. Но отец у Сами недаром В Беджапуре был скороходом, Ноги мальчика бегут по базарам Всё уверенней год от году.

2

Этот год был очень недобрым: Круглоухого, мышастого пони Укусила черная кобра И злой дух кричал в телефоне. Раз проснулся Сагиб с рассветом, Захотел он читать газету, Гонг надменно сказал об этом, Только Сами с газетою нету.  И пришлось для бритья ему тазик Поручить разогреть другому, И, чего не случалось ни разу, Мул некормлен вышел из дому.

3

Через семь дней вернулся Сами, Как отбитый от стада козленок, С исцарапанными

ногами, Весь в лохмотьях, от голода тонок. Синяка круглолобая глыба Сияла, как на золоте проба. Один глаз он видел Сагиба, А теперь он увидел оба. «Где ты был, павиан бесхвостый?» — Сагиб раскачался в качалке. Отвечал ему Сами просто: «Я боялся зубов твоей палки И хотел уйти к властелину, Что браминов и раджей выше, Без дорог заблудился в долинах, Как котенок слепой на крыше». — «Ты рожден, чтобы быть послушным: Греть мне воду, вставая рано, Бегать с почтой, следить за конюшней, Я властитель твой, обезьяна!»

4

«Тот, далекий, живет за снегами, Что к небу ведут, как ступени, В городе с большими домами, И зовут его люди — Ленни [59] . Он дает голодным корочку хлеба, Даже волка может сделать человеком, Он большой сагиб перед небом, И совсем не дерется стеком. Сами из магратского рода, Но свой род для него уронит — Для бритья будет греть ему воду, Бегать с почтой, чистить ему пони. И за службу даст ему Ленни Столько мудрых советов и рупий, Как никто не давал во вселенной: Сами всех сагибов погубит».

59

Так индийцы произносят имя «Ленин».

5

«Где слыхал ты всё это, несчастный?» Усмехнулся Сами лукаво: «Там, где белым бывать опасно, В глубине амритсарских лавок. У купцов весь мир на ладони, Они знают все мысли судра, И почем в Рохилькэнде кони, И какой этот Ленни мудрый». — «Уходи», — сказал англичанин. И Сами ушел с победой, А Сагиб заперся в своей спальне И не вышел даже к обеду.

6

А Сами стоял на коленях, Маленький, тихий и строгий, И молился далекому Ленни, Непонятному, как йоги, Что услышал его малые просьбы В своем городе, до которого птице Долететь не всегда удалось бы, Даже птице быстрей зарницы. И она б от дождей размокла, Слон бежал бы и сдох от бега, И разбилась бы в бурях, как стекла, Огненная сагибов телега.

7

Так далеко был этот Ленни, А услышал тотчас же Сами. И мальчик стоял на коленях С мокрыми большими глазами. А вскочил легко и проворно, Точно маслом намазали бедра, Вечер пролил на стан его черный Благовоний полные ведра, Будто снова он родился в Амритсаре, И на этот раз человеком,— Никогда его больше не ударит Злой Сагиб своим жестким стеком. 14–15 августа 1920 Деревня Тярлево

494. ДОРОГА

М.К.Н.

О ГОРОДЕ ТИФЛИСЕ, О ЕГО ДВОЙНОЙ ДУШЕ И О ТОМ, ЧТО КАЖДОМУ ПУТНИКУ ПРИХОДИТ ВРЕМЯ ВОЗВРАЩАТЬСЯ ДОМОЙ

Моим гортанным толмачом Был сам Тифлис, и в толчее Горбатых улиц он учел, Что он богаче и ловчей. То хвастал пышной тканью Или зурной хвалебной, То падал в серной бане Снопом воды целебной, Сбегая с головы Прокипяченной дрожью На каменные швы У моего подножья. Из бани, слова не сказав, Швырял меня в Шайтан-базар, Где солнечной экземой Изъедены до пыли Карнизы, щеки, этажи, Где он, рассыпанный, лежит Коробочной системой Товарных изобилий. Не смерч меня издалека Занес — при чем тут ветер, Я лишь прохожий и пока Плохой свидетель, но свидетель, И я вношу поправку В твоих лавчонок строй, В харчевен топот бычий, Тифлис, а ты смешной, Ты прошлым обезличен. Твои цирюльники, бренча Всем арсеналом мелким, Рвут бороды, качаясь, — Но это ведь подделка? Ослы твои под плетью, И с их хурджинов [60] ловких Стекают все столетья, — Но это же издевка? Он был высоким толмачом, Тифлис, когда и в толчее Моих насмешек он учел, Что он богаче и ловчей. И я увидел, между плеч, Кирпичных плеч и серых, Где и барану душно лечь, — Резвится галстук пионера. Старинный оседлав устой Военной колокольни, С разъяренною краснотой Висит пятиугольная… Забыв шахсей-вахсей, мулла Косит халат из-за угла, Отдав поклоном поясным Почет плакатам расписным. В победных войск линейный звон, Где Юг и Запад на коне, Вбегает кличей сходка, Газетный дождь и, наконец, Резвящихся гогон [61] Павлиная походка… Стакан вспотел, но в чайхане Сквозняк живет, и оттого Вода прохладнее всего. И вот — усмешки ни одной. Ты собран весь, ты дышишь чаще, Когда прощаешься с двойной, С тифлисской правдой, как участник. Уж Север звал меня условными Сигналами вернуться: Обманами снега в горах, В реке пролетавшими бревнами, Узором чайханного блюдца Приказывал Север вернуться [62] .

60

Хурджин — вьючный мешок.

61

Гогона — по-грузински: девочка.

62

Когда в Тифлисе начинаешь скучать по Северу, лунные пятна на горах напоминают о снеге равнин; бревна, сплавляемые по реке, — о больших водах лесного Севера, а цветок, грубо намалеванный на чашке в чайхане, кажется сошедшим с платка олонецкой крестьянки.

КАК ВЫГЛЯДИТ НОЧНАЯ ГРУЗИЯ И ЗЕМО-АВЧАЛЬСКАЯ ГИДРОСТАНЦИЯ

Седлаю ночь. Дорогу кличу. Тифлис за нами, ночь и я. Мы золотим, как зуб, добычу. Но слушай нас, Ирония. Где пухнут плотиной Авчалы, Ты снизишь дороги полет, Оставишь мотор и причалишь К дрожащему борту работ. Теперь же — чинары и вязы С размаху бросаются к нам, Еще не

споткнувшись ни разу… Теперь же — по сторонам Спит Грузия, запаковав Забот старинные мешки, В ларях, на холмах раскидав. Гляжу на них из-под руки. Нежданней блеска — алыча. И для нее и для меня Свет пневматического дня Буравит серый лоб Авчал. Здесь доблесть заново свежа И руки греет на юру, Здесь режут без ножа Вопящую Куру, Чтобы стальной гусак Волны слепой шатанье Заставил проплясать, Плясать по расписанью, Машинная игра Чтоб тешилася хмуро, Свирепая Кура, Ты станешь робкой курой. Снует рабочая орда, Ордою той переиначен Один, кричавший: «Хабарда!», Глядел других иначе. Как ни закатывай рукава, Ты среди пестрых пестрый. Слишком отчетлива голова, И ярость не по росту. «Довольно, ты схвачен — сознайся, Не ты ли грозу горячил? Не ты ль опрокидывал барса? И ямбу судьбу поручил? Товарищ, не правда ль?» Сказал он, вставая: «Я в книге оправдан, Но здесь — я не знаю. Я долго в печати Коптился и понял, Что нужно начать мне Иную погоню, Откинув молчанье, Сквозь цепкие, длинные Леса примечаний, Статей с укоризной, — Я вышел в долину, Где нет архаизмов. Оставив подрясник На белых страницах, Я выпал из басни, Чтоб здесь повториться, Теперь в отряхающем Каменность мире Я снова — ломающий Правила Мцыри» [63] . Да разве плотине, разве ж ей Понять беглеца такого? Я руку его задержал в своей, Смотря на него без слова. Плотина росла, громоздясь по воде, Над ней, над громадой теснящей, Гремел пневматический день, Как полный инструментов ящик. Авчалы за нами, но я не бедней, В конюшнях Иронии много коней.

63

В Земо-Авчалах рядом со старинным монастырем, где жил лермонтовский Мцыри, ведутся работы по электрификации Куры. На работах заняты 1500 человек. Здесь можно встретить и послушников, убежавших из монастырей и сбросивших монашескую одежду.

О РАЗБОЙНИКЕ ЧОЛОКАЕВЕ [64] И ГОРОДЕ ДУШЕТЕ

Ты ждешь меня, Адай-хох [65] , Великий орех ледяной? Но в долине орех неплох, А в потоке и лед иной. Чего ж тебе сидеть в душе, Как служба в новобранце, В семи шагах Душет Стоит зеленый, глянцевый. Правда, ты тишью радуешь, Внизу же обвалы бед. Давно ли, с отвеса падая, Чолокаев душил Душет? Купаясь ястребом хриплым, Бесславя горское право, Он вольность украсил скрипом Измен, позументом ржавым. Как тень гонимой породы, От чутких погони ушей Бежал трущоб воевода К навесам шалашей. Плевал на кровли скромные, Слал на них топор, Топча ногой бездомной Беднейшие из нор. Так ты уважил нищету? Шакал не ляжет с тобою тут. Внимание, князь, — на родине, Где моря зыбь глухая, Шалаш такой же, вроде Последнего сарая. К нему вот на пустырь, Подрезанный прибоя бритвой, Пришел гостить не то, что ты, — Хозяин битвы — перед битвой. Строитель дома для вселенной Пришел как равный к шалашу, А твой мирок, владыка пены, Я только в случай заношу. Душет, я отошел на вызов, Забыл о глянце, о душе Твоих веранд, ворот, карнизов, Коров и горожан, Душет. Не обижайся, недосказ Необходим, как недосол, Не я виною, что сейчас Пылит дороги колесо, Что миссия моя — не ты, Что я из стаи гончих И, как собака, поостыл, Охоты не окончив.

64

Чолокаев — бывший князь и крупный помещик, сделавшийся в годы революции бандитом.

65

Адай-хох — гора в Осетии.

АВТОР ПОНОСИТ ПАСАНАУР, БРЕЕТСЯ И, СТРАДАЯ БЕССОННИЦЕЙ, ВЕДЕТ НЕНУЖНЫЙ РАЗГОВОР С МЕДВЕЖОНКОМ [66]

На Север! Там не потухает Мой дом, исполненный вчерне, В который бьет река лихая, Врагов наследственных верней. Второю станцией на «ур» Ко мне идет Пасанаур. Айвы и водки маклер, Форелей пожирнее, С матрацами из пакли На жидких галереях, Пером мохнатых кур Нацеливший в меня, Ты — мещанин, Пасанаур, Забывший паспорт обменять, Ты высох на безделье, Валяясь на перинах. Кабан, мы бриться будем Назло твоей щетине. Сегодня вечер прожит, Похолодели гребни Ущелий. Зеленой Стучат листвой виски. Намылен помазок, Бумагу нам одолжит Заброшенный учебник, Где по морям графленым Ползут материки. Но старый атлас вылинял, Кинь глазом по странице — Как много стран намыленных Ждут очереди бриться. Мы будем и на выстрел Лицом равняться голым, Раз имена земель в порезах, Раз времена расколоты. …В Пасанауре двор метен Бывает в день не раз, Гуляя — призываю сон, Но он дичится глаз. Но сон и глух и нем… Цепями нагруженный, Из-за столба ко мне Выходит медвежонок. Как будто бы огонь, Как будто вихорь бурый Лизал его всего И выгорела шкура. Ленивый великан, Пасанаурский Санчо, Он так же, как духан, Урча, подачки клянчит. «Облизывай, рыжий, Старательней корку, — Тебя же кнут оближет, Как солод горький. Тебе гулять В дворовой душной рвани, Твои поля Засеяли мещане. И сдохнешь не на родине, Земляк, — У потных ног их, Шеей шевеля. Чтобы кончать — Свинцом пробьют висок». …Он заворчал И цепи поволок. И лег меж ночью и столбом, А звезды рвалися к нему, Но он, как старый астроном, Храпел у спячки на дому. Тут сон ударил по плечу, Задул окно, закрыл свечу.

66

В Пасанауре на дворе сидит на цепи медвежонок, привезенный из Хевсуретии.