Стихотворения

Кузмин Михаил Алексеевич

5

Я к магу шел, предчувствием томим. Был вечер, быстро шел я вдоль домов, В квартал далекий торопясь до ночи. Не видел я, не слышал ничего, Весь поглощенный близостью свиданья. У входа в дом на цепи были львы, Их сдерживал немой слуга; в покоях Все было тихо, сумрачно и странно; Блестела медь зеркал, в жаровне угли Едва краснели. Сердце громко билось. К стене я прислонившись, ждал в тиши. И вышел маг, но вышел он один…

6

Радостным,

бодрым и смелым зрю я блаженного мужа, Что для господства рожден, с знаком царя на челе. Всем не одно суждено, не одно ведь для всех — добродетель, Смело и бодро идет вечно веселый герой. В горных высотах рожденный поток добегает до моря. В плоских низинах вода только болото дает. С кровли ты можешь увидеть и звезды далекие в небе, Темную зелень садов, город внизу под холмом. Скорым быть, радости вестник, тебе надлежит; осушивши Кубок до дна, говори: «Выпил до капли вино». И между уст, что к лобзанью стремятся, разлука проходит. Скорым быть нужно, герой; куй, пока горячо. Радостна поступь богов, легка, весела их осанка, Смех им премудрей всего, будь им подобен, герой.

7

Казнят? казнят? весь заговор открыт!.. Все цезарю известно, боги, боги! Орозий, юноша и все друзья Должны погибнуть иль бежать, спасаться. По всем провинциям идут аресты, Везде, как сеть, раскинут заговор. Наверно, правду Руф сказал, но что же будет? И юноша погибнет! он шепнул мне: «Во вторник на рассвете жди меня У гаванских ворот: увидит цезарь, Что не рабов в нас встретил, а героев».

8

Как помню я дорогу на рассвете, Кустарник по бокам, вдали равнину, На западе густел морской туман, И за стеной заря едва алела. Я помню всадника… он быстро ехал, Был бледен, сквозь одежду кровь сочилась, И милое лицо глядело строго. Сошел с коня, чтоб больше уж не ехать, Достал мне письма, сам бледнел, слабея: «Спеши, мой друг! мой конь — тебе, скорее, Вот Прохору в Ефес, вот в Смирну; сам ты Прочтешь, куда другие. Видишь, видишь, Меж уст, к лобзанью близких, смерть проходит! Убит учитель, я едва умчался. Спеши, мой милый (все слабел, склоняясь Ко мне). Прощай. Оставь меня. Не бойся». И в первый раз меня поцеловал он И умер… на востоке было солнце.

9

Солнце, ты слышишь меня? я клянуся великою клятвой: Отныне буду смел и скор. Солнце, ты видишь меня? я целую священную землю, Где скорбь и радость я узнал. Смерть, не боюсь я тебя, хоть лицом я к лицу тебя встретил, Ведь радость глубже в нас, чем скорбь. Ночь! Мне не страшен твой мрак, хоть темнишь ты вечернее небо; К нам день святой опять придет! Всех призываю я, всех, что ушли от нас в мрак безвозвратный, И тех, чья встреча далека; Вами, любимыми мной, и которых еще полюблю я, Клянуся клятвою святой. Радостный буду герой, без сомнений, упреков и страха, Орлиный взор лишь солнце зрит. Я аргонавт, Одиссей, через темные пропасти моря В златую даль чудес иду.

Август 1904

Сонеты^*

«С

тех пор как ты, без ввода во владенье…»

С тех пор как ты, без ввода во владенье, Владеешь крепко так моей душой, Я чувствую, что целиком я — твой, Что все твое: поступки, мысли, пенье. Быть может, это не твое хотенье — Владеть моею жизнью и мечтой, Но, оказавшись под твоей рукой, Я чувствую невольное волненье: Теперь, что я ни делаю — творю Я как слуга твой, потому блаженство В том для меня, чтоб, что ни говорю, Ни делаю — все было совершенство. Хожу ли я, сижу, пишу ль, читаю — Все перлом быть должно — и я страдаю.

«Ни бледность щек, ни тусклый блеск очей…»

Ни бледность щек, ни тусклый блеск очей Моей любви печальной не расскажут И, как плуты-приказчики, покажут Лишь одну сотую тоски моей. Ах, где надежды благостный елей? Пусть раны те им бережно помажут, Пускай врачи заботливо накажут, Чтоб в комнате не слышалось речей. Пускай внесут портрет, столь сердцу милый, Зеленая завеса на окно; И звуки песни сладкой и унылой, Когда-то слышанной, давно… давно… Но лживы все слова, как женский глаз… Моя печаль сильнее в сотни раз!..

«Твой взор — как царь Мидас — чего коснется…»

Твой взор — как царь Мидас — чего коснется, Все в золото чудесно обратит. Так искра, в камне скрыта, тихо спит, Пока от молота вдруг не проснется. Израиль Моисея так дождется — И из скалы источник побежит, Про чудо равное все говорит, Куда пытливый взор ни обернется… Ты все, чего коснешься, золотишь, Все освящаешь, даже не желая, И мне ты золотым же быть велишь, А я не золочусь, стыдом сгорая. Без скромности уж я не золотой, Не золотым же я — обидчик твой.

«Врач мудрый нам открыл секрет природы…»

Врач мудрый нам открыл секрет природы: «Что заставляет нас в болезнь впадать, То, растворенное, и облегченье дать Нам может», — и целятся тем народы. Но не одни телесные невзгоды Закону отдала природа-мать, Покорно голосу ее внимать Лишь люди не сумели долги годы. А так легко: твой взор печаль мне дал, И радость им же может возвратиться. Ведь тут не лабиринт, где сам Дедал, Строитель хитрый, мог бы заблудиться. С разлукой лишь не знаю, как мне быть. Или разлукою с разлукою целить?

«Ах, я любви ленивый ученик!..»

Ах, я любви ленивый ученик! Мне целой азбуки совсем не надо: Двух первых букв довольно мне для склада, И с ними я всю жизнь свою проник. Ничтожен ли мой труд или велик, Одна моим стараниям отрада, Одна блестит желанная награда: Чтоб А и Б задумались на миг, Не о строках моих, простых и бедных, Где я неловко ставлю робкий стих В ряды метафор суетных и бледных, Не о любви, что светит через них. А чтоб не говорить, что мы лукавим, Меж А и Б мы букву Д поставим.