Стихотворения

Кузмин Михаил Алексеевич

«Из глубины земли источник бьет…»

Из глубины земли источник бьет. Его художник опытной рукою, Украсив хитро чашей золотою, Преобразил в шумящий водомет. Из тьмы струя, свершая свой полет, Спадает в чашу звучных капль толпою, И золотится радужной игрою, И чаша та таинственно поет. В глубь сердца скорбь ударила меня, И громкий крик мой к небу простирался, Коснулся неба, радужно распался И в чашу чудную упал звеня. Мне петь велит любви лишь сладкий яд — Но в счастии уста мои молчат.

«От горести не видел я галеры…»

От

горести не видел я галеры, Когда она, качаясь, отплыла; Вся та толпа незрима мне была, И скорбь была сверх силы и сверх меры. Страдали так лишь мученики веры: Неугасимо в них любовь жила, Когда терзала их железная пила, Жрал рыжий лев иль пестрые пантеры. Всегда с тобой душою, сердцем, думой Я, рассеченный, за тобой плыву, А телом — здесь, печальный и угрюмый, И это все не сон, а наяву. Из всей толпы улыбка лишь твоя С галеры той светилась для меня.

«Все так же солнце всходит и заходит…»

Все так же солнце всходит и заходит, На площадях все тот же шум и гам, Легка все так же поступь стройных дам — И день сегодня на вчера походит. Раздумье часто на меня находит: Как может жизнь идти по колеям, Когда моя любовь, когда я сам В разлуке тяжкой, смерть же не приходит? Вы, дамы милые, без сердца, что ли? Как вы гуляете, спокойны и ясны, Когда я плачу без ума, без воли, Сквозь плач гляжу на нежный блеск весны? Ты, солнце красное, зачем всходило, Когда далеко все, что было мило?

«Моя печаль сверх меры и границ…»

Моя печаль сверх меры и границ; Я так подавлен мыслью об утрате, Как каторжник в холодном каземате, Наполненном двухвосток и мокриц. Как труп бездушный, падаю я ниц, И грезятся мечтанья о возврате, Как будто в тусклом розовом закате Иль в отблеске стухающих зарниц. Увижу ль я тебя, мой друг желанный, Ряд долгих зимних дней мечтой прожив? Придет ли ясный день, так долго жданный, Когда весна несет любви прилив? Когда с цветов струятся ароматы, Увидишь ли, увидишь ли меня ты?

Лето-осень 1903

Реки^*

Реки вы, реки, веселые реки, С вами расстаться я должен навеки. Горы высокие, снежные дали, Лучше б глаза мои вас не видали! Сердце взманили зарею багряной, Душу мне сделали гордой и пьяной. Чаща лесная, ручей безыменный — Вот где темница для страсти надменной. Страсти надменной, упорной и пьяной, Бурно стремящейся к воле багряной. Но не поверю, чтоб вновь не видали Очи мои лучезарной той дали. В тесный ручей я уйду не навеки, Снова вернусь к вам, веселые реки.

1904

«Пришли ко мне странники из пустыни…»^*

Пришли ко мне странники из пустыни, Пришли ко мне гости сегодня, Они были вестники благостыни И вестники гнева Господня. И сели под дубом мы в тень у дома, Чтоб им отдохнуть от скитаний, И в лицах читал я их казнь Содома За дерзостность ярых желаний. «Не снесть, — подумал я, — жителям града, Не снесть красоты лучистой; Какая безумцам грозит награда, Когда любовь будет нечистой? Напрасно Лот дочерей предложит — Ему самому пригодятся. Огню же, что мозг их и кости гложет, От

ангелов только уняться». Молил я ангелов о прощеньи, И благостны были их лица, Но чем лучезарней будет явленье, Яснее тем гнева зарницы. Я утром, предчувствуя страх и горе, Взглянул на соседей долину. Сквозь дым на рассвете блестело море, Блестело оно к Еглаину. На месте, где были дома с садами, Лишь волны спокойно плещут, Да птицы, высоко летя стадами, От солнца невидного блещут.

1904

Харикл из Милета^*

1

В ранний утра час покидал Милет я. Тихо было все, ветерок попутный Помощь нам сулил, надувая парус, В плаваньи дальнем. Город мой, прощай! Не увижу долго Я садов твоих, побережий дальних, Самоса вдали, голубых заливов, Отчего дома. Круг друзей своих покидаю милых, В дальний, чуждый край направляю путь свой, Бури, моря глубь — не преграда ждущим Сладкой свободы. Как зари приход, как маяк высокий, Как костер вдали среди ночи темной, Так меня влечет через волны моря Рим семихолмный.

2

Тихо в прохладном дому у философа Манлия Руфа, Сад — до тибурских ворот. Розы там в полном цвету, гиацинты, нарциссы и мята, Скрытый журчит водомет. В комнатах окна на юг (на все лето он Рим покидает), Трапеза окнами в сад. Часто заходят к нему из сената степенные мужи, Мудрые речи ведут! Часто совета спросить забегают и юноши к Руфу: Он — как оракул для них. Галлий — знаток красоты; от раба до последней безделки — Все — совершенство в дому, Лучше же нет его книг, что за праздник пытливому духу! Вечно бы книги читал! Ласков Манлий со мной, но без крайности, без излияний: Сдержанность мудрым идет.

3

Я белым камнем этот день отмечу. Мы были в цирке и пришли уж поздно: На всех ступенях зрители теснились. С трудом пробились с Манлием мы к месту. Все были налицо: сенат, весталки; Лишь место Кесаря еще пустело. И, озирая пестрые ступени, Двух мужей я заметил, их глаза Меня остановили… я не помню: Один из них был, кажется, постарше И так смотрел, как заклинатель змей, — Глаз не сводил он с юноши, тихонько, Неслышно говоря и улыбаясь… А тот смотрел, как будто созерцая Незримое другим, и улыбался… Казалось, их соединяла тайна… И я спросил у Манлия: «Кто эти?» — Орозий-маг с учеником; их в Риме Все знают, даже задавать смешно Подобные вопросы… тише… цезарь. — Что будет, что начнется, я не знаю, Но белым камнем я тот день отметил.

4

С чем сравню я тебя, тайной любви огонь? Ты стрела из цветов, сладкую боль с собой Нам всегда ты несешь; ты паутины сеть, — Льву ее разорвать нельзя. Аргус ты и слепец, пламя и холод ты, Кроткий, нежный тиран, мудрость безумья ты, Ты — здоровье больных, буря спокойная, Ты — искатель цветных камней. Тихо все в глубине; сердце как спит у нас: Эрос, меткий стрелок, сердце пронзит стрелой Славно луч заблестит алой зари дневной. Мрак ночной далеко уйдет. Все сияет для нас, блеском залито все, Как у лиры струна, сердце забьется вдруг, Будто факел зажгли в царском хранилище, — Мрак пещеры убит огнем. Эрос, факел святой, мрак разогнал ты нам, Эрос, мудрый стрелок, смерть и отраду шлешь, Эрос, зодчий-хитрец, храмы созиждешь ты, Ты — искатель цветных камней.